Мурло

— Чего ж ты невоспитанный такой? — удивился Домрачёв, продолжая стоять на месте.

— Степан, уходите, правда, — встала на сторону сына Светлана.

— А что если нет? — поинтересовался Домрачёв. — Силёнок-то хватит?

— Степан, уходите! — крикнула Светлана. Её за ногу обняла выбежавшая в сени Сашенька, и женщину затрясло. — Чего вы, языка русского не понимаете?! Что вам здесь нужно?! Вы же видите, вам здесь не рады! Чего ж стоять тогда?!

Домрачёв задумался. А ведь правда: он просто упёрся как баран, а его здесь и впрямь ничего не держит. Когда к нему пришло осознание этого, он развернулся и пошёл прочь.

17

Егор не спешил ехать к Бухаровым. Он ждал, когда Степан расскажет им, как он помог вернуть «Газель». Он собирался поехать, когда стемнеет. Но небо уже горело звёздами и месяцем, подсвечивая снежные шапки холмов и гор. Егор сидел в кухне с отцом и никак не поднимался.

Он слушал, как отец размешивает чай. Ложка звонко стучала по разогретой керамике, и с каждым стуком напряжение внутри Егора возрастало. Отец не разговаривал с парнем: даже не мог попросить сына подать ему миску с печеньями. Борис встал с суровым выражением лица, обошёл Егора, взял миску, сел на место и набил щёки мучным песком. Каждое его действие сопровождалось громкими звуками: будь то стуки, звоны или вздохи.

Егор рассказал родителям, кто украл «Газель», и даже попросил у отца прощения, но тот не спешил понять сына. Борис хотел довести Егора до отчаяния, хотел, чтобы бедный сын намучился, прежде чем он примет извинения. Однако Егор, вопреки ожиданиям отца, сильно не переживал. Он сделал всё, что счёл необходимым: признал свои ошибки и попросил прощения. Большего нынешнее положение от него не требовало. Но требовал отец — это сильно выводило парня из себя и заставляло его задуматься. Отчего ж не бывает единого нравственного закона, по которому всё существует в балансе: извинение и прощение, добро и зло, жизнь и смерть? «Как это не существует? — подумал Егор, — существует, конечно. Не все, правда, его добросовестно соблюдают». И вот он, самый закононепокорный, — его отец. Сидит, чавкает, даже не замечает крошек у себя на бороде. «Шут гороховый, да и только», — подумал Егор.

Парень резко поднялся из-за стола, поставил посуду в раковину и пошёл в коридор. Из комнаты донёсся женский голос:

— Ты куда?

— До Миньяра прокачусь. Я, может, сегодня у Катьки останусь: не ждите, закрывайтесь. — Давай, осторожно только.

Слова матери покоробили Егора. Он еле сдержался, чтобы не выпалить тираду об её навязчивом беспокойстве. Он сел в «Ладу», воткнул ключ в замок зажигания и плавно отпустил сцепление. Машина заскрипела по вытоптанному снегу.

Егор ехал небыстро и думал о своём. Свет жёлтых фар подсвечивал мелкие снежинки, поднимаемые в воздух свистящим ветром. Егор задумался о том, что пепел после боя, должно быть, выглядит так же: летит себе, кружится. Этот зловещий снег, вспыхивающий в пространстве тёмной ночи, теперь казался ему прахом его прошлой жизни. Егору редко удавалось уловить нить разума в подобном душевном состоянии, но сейчас он стал аргументировано говорить сам с собой.

Он думал о том, что Катя — хорошая девушка. Она, безусловно, красивая и умная. Над последним словом Егор завис. Да разве она умная? Начитанная? Да. Воспитанная? Скорее всего. Но умная? Увольте. Где же в ней этот ум? Разве способна она как следует рассуждать? Понимать кого-нибудь, кроме себя? Нет, конечно: залепила себе глаза книжными страницами и вместо людей видит буквы, бумажки, обложки, но не самих людей. Её представление о мире ограничено краями книжного листа. Она просто-напросто боится отойти от своих иллюзорных взглядов на вещи и вешает на всё, окружающее её, романтизированные ярлыки.

«Даже во мне, — продолжал рассуждения Егор, — она видит не меня, а своё представление обо мне, сформированное паршивой литературой. Макулатурой! Даже в Степане она видит что-то прекрасное: в этом прогнившем до сердцевины гомункуле, короле везения и невежества.

Как она представляет себе наши отношения? Раз она меня терпит, наверное, в её глазах я — потенциальный драматический герой. Наверное, она спит и видит, как моя жизнь резко покатится вниз, просочится сквозь пальцы и как я найду силы собрать её разобщённые фрагменты воедино — вот о чём она мечтает. Ей даже не нужно, чтобы я стал успешным. Это слишком просто и прямолинейно. Даже если бы я увёз её жить в город, она не была бы счастлива. Ей нужны взлёты и падения. Без них она заскучает, зачахнет. Она питается переменами, как вампир — кровью.