«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

артиллерии. Когда мы подлетели к передовым позициям, то увидели над противником сплошные облака.

Середницкий поворачивает назад, ну и я тоже. Сажусь первым. За штурвалом Гаврилов. Он делает посадку

уже четвертый раз, и делает это довольно уверенно. Вижу, что аэродром затянуло туманцем. Мне это не

понравилось. Говорю Гаврилову: «Давай я сяду за штурвал и буду садиться со стороны леса». Гаврилов очень

просил не сменять его, говорил: «Я посажу». Я почему-то согласился на это. Садимся. Вдруг туманец раздуло,

и я вижу, что мы мажем прямо в деревья. Поворачивать поздно. Остается давать полный газ и идти на

перетяжку. Дали полный газ, но поздно, видно, что перетянуть не успеем. Перед самыми верхушками

деревьев Гаврилов затягивает сколько можно корабль. Скорость уже 75. Верхушки деревьев хлещут по кабине.

Треск. Тишина... конец. Немного очнувшись, кричу назад мотористам: «Держи бомбы!» — и больше ничего

не помню. В памяти остался только треск и грохот. Следующий момент врезался мне в память: Гаврилов

лежит комочком в разбитых стеклах. Я лежу на обломках стула и грудью упираюсь в исковерканный штурвал.

Дотронулся до Алеши — он мертв. Оглядываюсь направо и вижу крыло над землей. Мелькает мысль: «Где

мы?» И в этот момент замечаю зловещие огни у левых моторов. Горит бензин у карбюраторов. Вскакиваю и

кричу: «Огнетушители!» Кабина стоит наклонно вперед и до земли не дошла метра полтора. Ясно слышу

журчание бензина, текущего из разбитых баков. Помогаю подняться мотористу, придавленному свалившейся

бомбовой кассетой. В это время со страшным гулом взвивается пламя вокруг кабины. Внутри пламени еще

нет, и путь к дверям свободен. Один за другим спрыгиваем из дверей на землю. Верхняя площадка уже в огне,

и начинается стрельба пулеметных патронов. Вспоминаю про бомбы и кричу: «Удирайте все! Сейчас начнут

взрываться бомбы!» Наши бросились бежать, и я с ними. Отбежав шагов 60, чувствую, что задыхаюсь. Пошел

шагом. Подбегает моторист и берет меня под руку. Мы делаем еще несколько шагов и оказываемся на краю

какой-то ямы. Я просто свалился туда и потянул за собой моториста. Оба лежим. Вдруг — страшный грохот, и

над нами проносятся какие-то куски деревьев, какие-то обломки, и опять все стихло. Но вот начинают

сыпаться сверху какие-то обломки. Когда дождь обломков прекратился, мы выползли из ямы и попробовали

идти, но я не могу, задыхаюсь окончательно. Сажусь и кашляю сгустками крови. Сколько я просидел, не знаю,

но ко мне подошли какие-то три человека, подняли меня и потащили к аэродрому. В это время со станции

подъехал Костя Смирнов. Видя мое состояние, он приказал поднять меня на руки и перенести в машину. Я

очутился в Чорткове в госпитале. Так закончилась моя служба на «муромцах». Потом я узнал, что

Середницкий тоже подломался».

Вскоре началось общее отступление наших войск. Оно было настолько поспешно, что авиационные

части, находившиеся впереди, были принуждены уничтожить все имущество, которое не смогли вывезти, а

летный состав сумел перелететь в более глубокие тылы. В Ягельницу вдруг прилетел французский отряд,

потерявший все свое имущество при поспешном отходе. Удалось спасти только большую часть аппаратов и

летный состав. По приказанию подполковника Башко было эвакуировано в Проскуров все запасное

имущество, а в Ягельнице оставались только три корабля и необходимые запасы для возможных полетов. Но

оставаться в Ягельнице было рискованно, и три корабля перелетели в Проскуров, где оказались еще четыре

наших корабля и половина отряда Казакова. Для того чтобы остановить беспрепятственное наступление

немцев, командование потребовало боевых действий «муромцев», и вот последний аккорд из всей эпопеи

кораблей: вылетает весь отряд полностью — 7 кораблей во главе с подполковником Башко, и по сторонам

отряда идут 26 истребителей сопровождения — всего в воздухе 33 аппарата. Об этом давно мечтали, но

сделали поздно. Само собой разумеется, что к такой эскадре не посмел приблизиться ни один немецкий

истребитель, а зенитчики разбрасывали свои снаряды по всему небу. Градом сыпались бомбы на подходившие

войска противника, среди которых поднялась паника. Избрав полосу фронта в 30 верст длиною и 15 в глубину

— истребили на ней все, что имело мало-мальски военное значение, после чего военные действия

прекратились. Часть кораблей улетела в Винницу, а Башко с двумя кораблями (Грек и Насонов) улетел в

Станьково, но и там было не тише. Начали наступление немцы, и наши войска быстро отходили. Пришлось

перелетать. Грек перелетел в Киев, а Башко в Бобруйск, но там он попал в руки 1 -го Польского корпуса под

командованием генерала Довбор-Мусницкого. Другой «муромец» под управлением вольноопределяющегося

Насонова сел в Борисове и при приближении немцев был сожжен.

На всех фронтах революция протекала одинаково. На Северном и Северо-Западном фронтах бурно

развивалось братание. Несмотря на принимаемые меры, братание развивалось в широких масштабах. Вслед за

братанием началось движение «домой». Солдаты оставляли окопы и шли и ехали на восток — «домой».