Мушкетер и фея и другие истории из жизни Джонни Воробьева

«А вот как раз и занят! Откуда я знал, что ты, балда такая, сорвешься из «Березки» раньше времени? Что же мне, от Черного моря отказываться? Я на юг улетаю!» — Так Джонни должен был ответить по всем законам здравого смысла. Так он и ответит сейчас. Только секундочку он помедлил. Потому что дурацкое воображение не вовремя подсказало ему, как Юрка тихо опустит трубку и молча поднимет на мать невеселые глаза. И ничего даже не скажет — и так все будет понятно… Ну и переживет! Поспит еще недельку под своей пирамидой. Сам виноват. Кто его просил сваливаться как снег на голову…

Да не как снег. Он же спрашивает: можно или нет?

Вот и надо сказать: нельзя, уезжаю.

А может, соврать что-нибудь? Сказать, что сестрица Вера заболела и в Москву к ней сейчас нельзя? Тогда получится, что никто не виноват.

А разве сейчас кто-то виноват?

Не будет он врать. Не врал Джонни своим солдатам и адъютантам никогда в жизни. Всякое в жизни случалось, но такого не было. И сейчас не выйдет.

— Джонни! Ты что молчишь?

— Я думаю, — сумрачно сказал Джонни. Хотя чего было думать?

— Ты думай скорее, я последний пятак бросаю, — сказал Юрик уже с печальной ноткой. Почуял что-то.

— Я же не знал, что ты на неделю раньше…

— Я понимаю…

«А у меня самолетный билет до Симферополя!» Хотя еще неизвестно. Может, еще и не купили билет…

— Уже цифры зажглись, — как-то глухо сказал Юрик (теперь сразу слышно, что издалека).

— Ладно, я сейчас, — глупо ответил Джонни. — Я… Это… А что, больше нет денег?

— Нет… Подожди… Джонни, еще полминуты! — Голос Юрика звенел, как тугая струнка, которую дергают нервно и неумело. — Джонни!

— Что, нашел пятак? — совсем уже по-идиотски спросил Джонни.

— Нет! Я ту монетку спустил, с корабликом!

— Что-о?

— Потому что больше нету! Джонни! Ну, ты скажи, мне ехать или нет? Скорее! Нет или да?!

Если бы он спросил «да или нет», Джонни и ответил бы, наверно, что нет. «Нет, я не могу, Юрка!» Но Юркиным последним словом было «да». И в этом «да» звенел такой отчаянный нажим, что Джонни рявкнул беспомощно и зло. Будто в рифму:

— Да!

Потом, испугавшись этого крика, добавил помягче:

— Ладно, приезжай…

Кораблик

Бориса Ивановича Джонни встретил на углу Крепостной и Первомайской. Директор шел в магазин за сосисками для ужина. Джонни сразу сказал ему, что лететь в Крым не может. И сразу объяснил почему.

Они пошли рядом. Как вчера. По заснеженному тротуару — желтому от фонарей и узорчатому от переплетенных теней.

— Да… Значит, не судьба, — сказал Борис Иванович. — Или, вернее, как раз судьба…

— Как это? — сумрачно отозвался Джонни.

— Такая, значит, у тебя судьба, Джонни Воробьев, — повторил Борис Иванович. — Ты командир. Ты никого из своих не можешь ни бросить, ни обмануть… Видишь, я тебя даже и не уговариваю лететь.

— Да, — сказал Джонни. И на миг он гордо поднял голову.

Он командир. Это было объяснение. Все делалось простым и точным. Но… это для Бориса Ивановича так делалось. А Джонни почти сразу почувствовал: нет, все гораздо сложнее.

Если бы он был командир, никаких осложнений не получилось бы. Он сказал бы своей армии коротко и четко: «Операция переносится. Уезжаю по делам». Армия, может быть, вздохнула бы, но ни роптать, ни укорять Джонни не стала. Она привыкла верить командиру всегда и во всем. Потому что он никогда не подводил… Ну, а если бы ожидалось важное и неотложное дело, если бы уехать в самом деле было нельзя, Джонни подчинился бы судьбе спокойно и гордо. Что поделаешь, такая командирская доля.

Но сейчас-то никакого срочного дела не ожидалось! И армия беззаботно веселилась на каникулах, и для Юрика не был он в эти дни командиром. И ничего не случилось бы, если б бестолковый Молчанов еще недельку проторчал бы в санатории. Ну совершенно ничего не случилось бы…

И кой черт дернул Джонни за язык? «Ладно, приезжай»… Неужели человек не имеет права слетать на юг, если раз в жизни привалила удача?

Джонни разъедала досада. Жгучая, как растворитель Алхимика. И пожалуй, досада эта была сильнее самой жалости о потерянном путешествии. Потому что получилось глупо. Непонятно получилось, а Джонни любил в жизни ясность.

Он не мог объяснить себе, зачем это сделал. И чего он испугался? Почему не сказал «нет»?

«К-р-р, к-р-р», — отчетливо говорил под подошвами снежок, и Джонни шел, глядя на свои сапожки, и молчал. И Борис Иванович тоже молчал.

«Завтра он улетит, — думал Джонни. — Сперва на неделю, потом насовсем… Там хорошо, там миндаль…» И сделалось Джонни как-то одиноко. Будто совсем не осталось друзей. Он даже сердито хмыкнул — таким неправдашным было это ощущение.

Это у него-то нет друзей? Это он-то одинокий?

Уж чего-чего, а друзей у Джонни хватало. С самого раннего детства. Еще в детском садике…

«Это не друзья», — шепнул кто-то Джонни. Или сам себе он шепнул в глубине своих мыслей.

«А кто?» — ощетинился Джонни.

«Это верные твои солдаты и адъютанты. Они тебя слушаются, они тебя любят. Только это еще не дружба. Дружба — это если на равных…»

«А в классе…»