Мушкетер и фея и другие истории из жизни Джонни Воробьева

«В классе? Да-а… В классе ты авторитет. Сказал слово — и все открыли рты. Посоветовал — и все слушают. Пирамиды сделали… И ждут: что еще новенького подкинет Джонни Воробьев?»

«А Серега и Вика! А Степан и Борька Дорины!»

«Они выросли… Ты для них всегда был маленький Джонни, а теперь совсем… Они почти взрослые, им не до тебя…»

«Неправда! — взъярился Джонни. — Они все равно настоящие, они меня никогда не предадут…»

И это была правда. Если что случится, все придут на помощь: и третьеклассники с храбрым командиром звездочки Мишкой Паниным, и весь Джоннин пятый «А», и Вика, и Сережка Волошин, и Дорины. И даже Катька Зарецкая кинется на выручку, это уж точно. И деловитый Алхимик… А если придет к Джонни удача, они от души будут радоваться за него…

Но если нет ни беды, ни радости, а только обыкновенная жизнь? Тогда с кем ты можешь побыть рядом просто так? И поговорить о своем? О плавании на плоту вокруг света или о тайнах подземелий. Или еще о чем-нибудь, как, например… Что «например»? С кем? Например, как с Молчановым, который тогда рассказывал о своих корабликах. И о «вахтенном журнале», и о корабельной рубке… И о тонком-тонком месяце вокруг темной луны…

С Катькой сейчас про такое не поговоришь. Раньше можно было, а теперь… С Борисом Ивановичем? Он скоро уедет насовсем. И, кроме того…

«Что?» — нахмурился Джонни.

«Кроме того, признайся: в этой дружбе была для тебя капелька хвастовства. Для самого себя. А? Тебе нравилось, что с тобой дружит директор…»

«Нет! — огрызнулся Джонни. — Неправда… Не в этом дело».

«А в чем?»

«Я-то для него никакой не директор, а он со мной тоже дружит… Но теперь все равно. Он уезжает…»

«Ну и что же, что уезжает? Может, ты думаешь, что он тебя предал?»

«Не думаю. Просто его вынуждают обстоятельства… Есть у взрослых такое дурацкое слово — «обстоятельства». Это когда надо объяснить уважительную причину…»

«Но у тебя-то нет уважительных обстоятельств…»

«Но я и не поехал! Я же остался, черт возьми!»

«А по-че-му?»

«Потому что я испугался», — подумал Джонни.

Он подумал это без обиды на себя, а только с тепловатым смущением, будто от чьей-то излишней ласки. Он коротко, но глубоко вздохнул и помотал головой (так, что распущенные уши мохнатой шапки захлопали по щекам). Стало чуточку яснее на душе. Проще.

«Я испугался…»

«Чего?»

Джонни объяснить не мог ни словами, ни мыслями. Но он чувствовал: если бы сказал тогда «не приезжай», порвалась бы незаметная, неуловимо тонкая ниточка. Как та светлая паутинка, что связывает концы узенького месяца в первый день новолуния. Ниточка между ним и Юркой.

Джонни отчетливо представил, как в тесной телефонной будке нетерпеливо переступает большущими валенками и толкает в щель монетку с корабликом — будто последний патрон расходует — этот маленький Юрик Молчанов… А почему маленький? Они уже почти одного роста. Велика ли разница в два года? Между старшей и младшей группой в детском саду велика. А между пятым и третьим классом — не очень. И чем дальше люди растут, тем больше эти два года стираются между ними… И кажется, Юрка понял это раньше Джонни. Понял, что теперь у них — по-другому…

— …Не в том дело… — вполголоса сказал Джонни.

— Что? — не понял Борис Иванович.

— Не в том дело, что я командир, — сказал Джонни, глядя под ноги, на желтый от фонарей снежок. — Юрка Молчанов, он вот никакой не командир, а он на моем месте тоже не уехал бы.

— Да? — рассеянно спросил Борис Иванович. Наверно, просто так, лишь бы как-нибудь отозваться. Но Джонни ответил уверенно, будто поставил точку:

— Да.

И вспомнил свое «да» в разговоре с Юриком. Такое резкое и досадливое. И вдруг испугался, что для Юрика оно могло быть как обидный толчок локтем. Будто не «да», а наоборот.

«Но ведь я сказал еще: ладно, приезжай».

«А если уже было поздно? И… если он решил, что ехать не надо?»

Джонни испугался этой мысли неожиданно и сильно. И колючий страх сразу перебил другие заботы и тревоги. Джонни задержал шаг.

«Да нет, он приедет, — сказал себе Джонни. — Не зря же он так ждал ответа. Раз любимую монетку с «Золотой ланью» не пожалел».

Конечно, Юрик приедет. Сейчас он уже, наверно, сидит в мамой в электричке и смотрит в темное окно (а за стеклом по черным елкам, как по крутым гребешкам зыби, мчится, не отставая, месяц-кораблик).

«Но ему сейчас не до месяца», — понял Джонни.

Юрке не до месяца, не до зимних сказок. Он сидит и томится: а почему Джонни говорил так хмуро? И как он его, Юрку, встретит?

Эту тревогу далекого еще Юрика Джонни ощутил какой-то глубокой, тайной ниточкой-нервом — безошибочно и ясно. Как ощутил, почему — трудно разгадать. Тайны человеческой души такие же запутанные и неизученные, как загадки пирамид. Или даже сложнее…

Джонни сказал:

— Борис Иванович, я пойду. Я на вокзал. Надо узнать, во сколько приходит Юркина электричка.

— Иди.

Борис Иванович стянул перчатку, а Джонни потрепанную свою варежку, и они пожали руки. Коротко и просто, без лишних слов, без всякого значительного молчания и вглядывания друг другу в глаза.

— Увидимся еще, — сказал Борис Иванович.

— Счастливо слетать… Я пошел.