Мусор

– А вы каждый день пьёте, да? – спросил у неё брат, и тут же почувствовал, как это уничижительно прозвучало.

Они как раз попали в тёплый свет фонаря, и он отчётливо увидел, как Ангелина на секунду замешкалась, а потом взяла себя в руки, дерзко скривила рот и ответила, очень отчуждённо, как любому назойливому взрослому:

– Стараемся.

– Мы тоже в вашем возрасте пили каждый день, – нашёл он способ всё изменить. – А сейчас и рад бы, да не смогу.

– Что так?

– С утра очень плохо. Так что цени момент.

Они ещё немного помолчали, но тишина звучала уже гораздо доверительнее. Саша спросил, может ли он угостить их разливным пивом, потому что пить магазинное уже не может. Сестра удивилась:

– Конечно, покупай. Как можно такое запретить?

– Ну, не знаю. Мне всё кажется, что я тут выгляжу, как сноб.

– Кто?

– М-м-м… Ну, тот, кто важничает. Типа я приехал из столицы, ваши напитки меня бесят, я вам покажу, как пьют москвичи… Такое вот что-то.

Ему было приятно, что он вот так запросто, не рисуясь, мог задать ей вопрос, как он выглядит в их глазах, и открыть, что его сильнее всего беспокоит при встречах со всеми местными знакомыми.

– А, нет, я так не думаю, не парься, – честно ответила сестра.

Саша зашёл в магазинчик по пути и выбрал нефильтрованное тёмное. «Спаиваю несовершеннолетних? Да всё равно ведь бухают, так хоть не эту дрянь. Хотя бы даже один день».

Они шли дальше: по пустым улицам, освещённым редкими фонарями и зажжённым в некоторых окнах светом, сопровождаемые изредка лаем за заборами. Чем ближе был центр, тем ярче становился свет, больше встречалось прохожих: в основном, такие же подростки, но была и парочка прогуливающихся перед сном старушек.

– Слушай, я давно хотел тебе сказать. Не бойся. Надо всё менять, – он посмотрел на сестру, слышит ли.

Ангелина не повернулась в его сторону, но очевидно слушала, притом внимательно. Тогда Саша продолжил. Сначала медленно, неуверенно, косноязычно, но постепенно слова – пусть не совсем те, но худо-бедно подходящие, – обрели своё место и сложились, наконец, в то, что он и минуту назад не планировал говорить, но именно это и было верным.

– Лучше вряд ли станет когда-нибудь. Можешь не добиться того успеха, который хотела, можешь ни одной из поставленных целей не реализовать, будешь так же недовольна собой, одинока, никто не станет тебя уважать и вообще слушать, никто не будет беспокоиться, что ты чувствуешь и как вообще живёшь. Скорее всего, будет только бедность, разочарование, самобичевание. Но ты хотя бы попытаешься. Ты дашь себе эту свободу – свободу самостоятельного решения, перелома запрограммированной судьбы.

Ангелина опустила глаза под ноги, шла медленно, но слушала, несомненно слушала. Быть может, ещё никто не говорил с ней так: без насмешек, укоров, нотаций и взрослой лжи, у которой не было аргументов, одни голословные убеждения.

– Они думают, ты вечно будешь сидеть с ними за столом, не возражая их глупым разговорам, потом уходить выпивать с друзьями, а дальше забеременеешь, тебя спихнут замуж, и всё повторится заново ещё в одном несчастном поколении. А ты хотя бы даже назло им сделай иначе! Возьми и поступи. Уезжай в другой город! Учись там, работай. Приезжай – и пускай тебе будет неловко, и нечем похвастаться, и они будут всё так же ржать над тобой, критиковать… Но это уже будет твоя отдельная жизнь! В глубине души, ты будешь знать, что не они не имеют над тобой власти – судьба, которая ими вроде была предрешена с рождения для тебя, осталась в дураках. Ты ИХ сделаешь. И одно только это – громадное достижение, на самом деле, даже если больше ничего достигнуто не будет.

Он выдохнул, не зная, что ещё тут сказать. Сестра повернулась к нему: взгляд у неё был сочувственный, и это его испугало.

– Тебе плохо?

– Что?

Он готов был услышать, что угодно, может, просто ничего, но точно не это.

– Просто мне кажется, ты это говорил не мне, это ты себе сейчас говорил.

«Господи! Что?!». Может ли быть такое, что в шестнадцать лет ты понимаешь больше, чем все твои опекуны и советчики в тридцать, пятьдесят, даже шестьдесят? Что ты всё про всех знаешь, видишь насквозь, но молчишь и сама себе перестаёшь верить, предпочитая думать, что во всём ошибаешься? Ну да, ведь так обычно и бывает! Как быстро только это забывается о самом себе. «Рассказать ей о Жене? О тех чувствах, которых я ну никак не ожидал? И что мне с ними делать? Или о том, как всё распалось на самом деле с Таней?».

Ему хотелось прямо сейчас выговорить сестре всё: то, о чём он молчал долго и ни в коем случае не позволил бы никому узнать. Ленин в окружении точек новеньких фонарей казался теперь бронзовым. На выстроенном вокруг него каменистом бордюре сидела спиной к ним девушка в тёмной куртке, на которую ровными волнами спадали светлые волосы, а рядом, вполоборота, оседлав бордюр, расположился длинный, скрючившийся парень и болтал ногами.

– Вон: Саша нас ждёт, – сказала Ангелина, и брат точно уловил извинение в её тоне.

Вот ей не было всё равно. Только ей! Она хотела его слушать, но не могла обижать ожидавшую подругу.

– Пойдём, – ободряюще улыбнулся он.