Мусорщик

— Ну может, и не все, — согласился Обнорский, — но половина — точно. А две из них — наверняка, и сегодня вечером ты с ними познакомишься. В холодильнике у журналюги Обнорского остывает шампусик, а по всей квартире — от порога до балкона — рассыпаны прэзэрватывы.

— И много у тебя презервативов?

— Дюжины хватит?

— Для разминки хватит, — серьезно ответил Зверев.

Обнорский захохотал. «Нива» ехала по Московскому в центр. Светило солнце, и девушки были прекрасны.

* * *

Мама… Единственный человек на свете, который ждет тебя всегда. Все тебе простит и все отдаст.

А ты летишь по жизни, как выпущенная из подствольника граната. Ты занят собой. Ты в работе… или в пьянке безумной, в друзьях и в подругах. В вихре… в депрессии. В осуществлении грандиозных или никчемных проектов. В бесконечном самоутверждении. В споре с Богом. С начальством… с оппонентами… с собой. С похмельем. С погодой. С частными неудачами и ненужными победами. Ты проламываешься сквозь стены, которых на самом деле нет, они построены из твоих ошибок, иллюзий и амбиций. Из дерьма построены эти стены и потому крепки.

Часто ли ты вспоминаешь о маме? Можешь не отвечать — ответ известен: в день рождения, Восьмого марта и в Новый год.

А еще ты вспоминаешь о маме, когда тебе плохо. Когда так худо, что край. Когда тебе больно и страшно, и сердце сжимается, — ты вспоминаешь о маме.

Когда ты на коне, когда ты победитель — ты празднуешь с друзьями. Или идешь к женщине. Женщины любят победителей…

Мама примет тебя любого: озлобленного неудачами, брошенного женой, пьяного, изувеченного. Мама скажет: «Все будет хорошо, сынок… все будет хорошо. Ляг и поспи. А я посижу рядом. А потом, когда ты проснешься, будет легче… поспи, сынок, поспи».

…Зверев долго не мог решиться нажать кнопку звонка. Он стоял и смотрел на дверь квартиры. Своей собственной квартиры, в которой он не был уже четыре с половиной года. Он почему-то медлил… Дверь отворилась сама. Мама стояла на пороге.

— Здравствуй, ма, — сказал опер.

— Сашенька, — сказала мама и притянула его к себе. Заплакала.

* * *

Вечером за Зверевым заехал Обнорский. Веселый, возбужденный, с цветами. Цветы тут же вручил Ирине Ивановне, галантно поцеловав руку. Букет был шикарный.

— Зачем вы тратились, Андрюша? — сказала мама слегка растерянно.

— Это вам за сына, Ирина Ивановна… у вас замечательный сын, я многим ему обязан. А значит, и вам.

Мама звала Обнорского попить чаю, но Андрей весело и вежливо отказался. Говорил, что нет времени и что внизу, в машине, уже ожидает группа товарищей.

Зверев и Обнорский ушли. Пока спускались по лестнице, Обнорский быстро рассказывал:

— Беленькая и черненькая. Вера и Наташа, студентки с журфака… Сексапильность! Темперамент!

— С какого фака? — спросил, усмехаясь, Зверев.

— Не умничай. С нормального фака… Девки с понятием, сиськами и без комплексов. Тебе какую?

— На месте посмотрим, — ответил Зверев.

Ирина Ивановна вышла на балкон. Внизу, во дворе, увидела «ниву» с распахнутыми дверцами и «группу товарищей» возле нее: блондинку и брюнетку в очень коротких платьях. Она увидела, как из подъезда вышли Сашка и Андрей, подошли к девицам.

Мать почувствовала укол ревности. Маленький, но болезненный. А Обнорский внизу скакал на одной ноге и что-то говорил, и все смеялись. Ее сын тоже смеялся, и его смех доносился снизу.

Машина с распахнутыми дверцами была похожа на сердитого, готового взлететь жука, а мать смотрела сверху на сына, и сердце ее щемило от счастья и тревоги. Потом «группа товарищей», сын и Андрей сели в машину, дверцы хлопнули, и сердитый жук выполз из двора. Ирина Ивановна печально смотрела ему вслед.

А потом она вернулась в комнату, поставила цветы в вазу и достала с полки альбом с Сашиными фотографиями.

* * *

Дюжины презервативов им хватило. Кое-что еще и осталось. После того как притомившихся девиц отправили на такси домой, Обнорский и Зверев вернулись в однокомнатную квартиру журналиста. Сашка сказал:

— Да уж, девицы действительно без комплексов.

— Я же говорю — с журфака… выпить хочешь?

— Давай, — согласился Зверев.

Обнорский налил в фужеры остатки шампанского. Выпили. Шампанское было теплым и выдохшимся. После общения со студентками Зверев тоже ощущал себя вконец выдохшимся. За окном была ночь, тихая и призрачная. Двое мужчин сидели и молча курили. Теплый ветер влетал в окно, шевелил шторы.

— Андрюха, — сказал Зверев негромко, — хочу тебя спросить…

— Поставь на ней крест, Саша, — произнес Обнорский, не глядя на Зверева. Сашка стиснул зубы.

* * *

Роман с чужой женой разворачивался стремительно. Настя настолько заворожила Зверева, что он потерял голову. Он настолько потерял голову, что уже готов был жениться. Он отдавал себе отчет, что, если это произойдет, со службой придется расстаться. Полковник, первый заместитель начальника ГУВД, не простит рядовому оперу такой пощечины… А Зверев был мент по жизни. Как ни банально звучит, но он не видел себя вне сыска, вне этой будоражащей, захватывающей и опасной работы. И все же он готов был пойти даже на эту жертву.

Однажды он сказал Насте: