Муссон

Крики продолжались четыре дня и три ночи, постепенно слабея, а наступившая в конце концов тишина была ужаснее самых пронзительных воплей.

Предупреждение Тахи на долгие мгновения лишило его самообладания. Он чувствовал, что сила покинула его ноги и ими не пошевелить; сознание туманилось, словно пытаясь уйти от этого ужаса. Но он, содрогнувшись, преодолел слабость и повернулся к Бен-Абраму. Старый врач встал. Его лицо было исполнено тревоги и сочувствия.

— Я не должен был этого слышать, сын мой. Ты, должно быть, потерял рассудок. Но мое сердце разрывается от боли за тебя.

— Помоги мне, старый друг, — взмолился Дориан. — Да, я по глупости совершил ужасный грех, но это грех любви. Ты знаешь, что делает с ней Куш.

Бен-Абрам кивнул.

— Я видел плоды его чудовищной жестокости.

— Бен-Абрам, мне нужна твоя помощь.

Силой взгляда Дориан хотел побудить старика к действию.

— Я не могу войти в зенан, — сказал старый врач.

— Если я выведу ее оттуда, ты поможешь?

— Да, сын мой. Если удастся привести ее ко мне, я помогу. Если не будет поздно.

Бен-Абрам повернулся к Тахи.

— Когда он забрал ее в маленькую комнату?

— Не знаю. Часа два назад, — всхлипнула Тахи.

— Тогда у нас очень мало времени, — резко сказал Бен-Абрам. — Необходимые инструменты у меня с собой. Нужно идти немедленно.

— Тебе не поспеть за мной, отец. — Дориан надел перевязь. — Поезжай за мной как можно быстрее. С восточной стороны есть тайный ход под стеной.

Он быстро объяснил, как найти вход в туннель.

— Я проезжал там и помню старые руины, — сказал Бен-Абрам.

— Жди меня там, — сказал Дориан и, перепрыгивая через три ступеньки, бросился на конюшню. Подбегая, он увидел, что один из конюхов выводит во двор вороного жеребца, чтобы почистить. У лошади на изящной голове арабского скакуна была узда. Это был один из самых быстрых жеребцов среди тех, которых подарил Дориану на прощание калиф в Маскате.

Он выхватил повод у удивленного конюха и взлетел на голую спину жеребца. Вонзил пятки в бока, жеребец рванул с места, и, еще не достигнув ворот, они неслись галопом.

Они проносились по узким улицам, распугивая кур, собак и людей. А когда вырвались на открытую местность за городом, Дориан лег на спину жеребца, ухватил его за шею и погнал во весь опор.

— Беги! — шептал он коню, и тот водил ухом, прислушиваясь. — Беги ради моей жизни и любви.

Они промчались через мангровую рощу.

Дориан свернул с главной дороги, и сто ярдов они шли по илу, потом снова ступили на твердую почву и пробрались через пальмовую рощу, срезав почти полмили.

Впереди между стволами виднелись высокие белые стены зенана; выехав из рощи, Дориан повернул к берегу, чтобы его не могли увидеть от ворот.

Прямо впереди показались руины и, держась рукой за холку жеребца, он спрыгнул на землю. Жеребец не остановился, и Дориан использовал инерцию движения, чтобы пролететь через кусты к самому краю углубления.

Он выпростался из цепких ветвей и побежал к темному отверстию. Проход внутри был уже и ниже, чем он помнил, и в нем царила непроглядная тьма. Когда неровная поверхность под ногами начала подниматься, Дориан едва не упал.

Наконец он увидел впереди тусклый свет — выход — и смог прибавить шагу. Подпрыгнув, он ухватился за край отверстия, одним движением подтянулся и оказался на залитой солнцем террасе, где много лет назад Ясмини и ее подруги играли в куклы.

Там было пусто. Широким шагом он пересек террасу и спустился по лестнице — той самой, на которой Заян аль-Дин повредил лодыжку, — в сад.

У начала лестницы он остановился и осмотрелся. Над зенаном и садами навис полог тишины. Рабыни не занимались клумбами и фонтанами, не было никакого движения, даже птицы не пели. Ветерок стих, как будто вся природа затаила дыхание. Пальмовые листья молча повисли, и ни один лист не шевелился на высоких вершинах казуарин.

Дориан вытащил саблю, зная, что без колебаний убьет любого евнуха, какой попытается преградить ему дорогу, и направился к северному концу зенана, к мечети и кладбищу.

Он пробежал по узкой аллее между внешней стеной и мечетью. Впереди изгородь из колючих кустов окружала кладбище. Дориан пролез в отверстие, которое хорошо помнил, и оказался на кладбище. На каждой могиле стоял надгробный камень, а свежие могилы еще были украшены выцветшими лентами и флагами.

Домик стоял на дальней стороне, колючая изгородь вокруг него сильно разрослась за те годы, что Дориан ее не видел. Дверь в домик была открыта. Дориан затаил дыхание, ожидая услышать изнутри звуки страдания. Тишина была удушающей и зловещей, она казалась заряженной злом.

И тут Дориан услышал голоса — высокие голоса, бабью болтовню скопцов. Саблю он прятал под полой одежды и теперь неслышно извлек ее. Послышался смех, и Дориан увидел одного из евнухов. Тот сидел на краю только что выкопанной могилы, свесив в нее ноги, его мягкий живот лежал на коленях. Дориан подошел к нему сзади. Он видел на его спине проступающие сквозь жир бугорки позвонков: евнух наклонился вперед и разговаривал с кем-то в яме.