Муссон

— Ты выбрала разврат. Мы знаем с кем, и меня терзает то, что этот человек стал слишком могущественным, чтобы привлечь его к ответу. Его наказанием будет известие о твоей судьбе. А мир за этими стенами узнает, что ты умерла от лихорадки. Многие умирают так в это время года. Однако я позабочусь, чтобы твой любовник узнал правду. До конца своих дней он будет сознавать, что виноват в твоей необычной смерти.

По-прежнему улыбаясь, он наклонился и положил руку на ее срам, нежно погладил мягкие темные волосы меж ног.

— Я уверен, ты слышала об участи дурных девушек, которые попадали в эту комнату. На всякий случай, если ты не знаешь, я буду объяснять тебе, что мы делаем.

Он кивнул одному из евнухов, и тот подошел к Кушу с деревянным подносом. На подносе лежали два небольших свертка из тонкой рисовой бумаги и формой напоминали рыбу длиной в палец, с утончающимися концами. Пакеты блестели в свете лампы, густо смазанные бараньим жиром.

— В каждом пакете пять унций порошка жгучего перца. Я сам выращиваю стручки в своем маленьком саду. Перец острейший. Даже моголу, который всю жизнь питается острыми пряностями, мой перец сожжет кожу и плоть во рту. Когда я размалываю перец, мне приходится надевать перчатки, чтобы уберечь руки.

Неожиданно он воткнул в нее указательный палец.

— Один сверток — в это маленькое ароматное отверстие спереди.

Ясмини закричала от неожиданности, боли и унижения, а Куш продолжал улыбаться, глядя на нее. Потом вытащил палец, но снова засунул его, еще глубже.

— А второй пакет для другого отверстия, более темного, сзади.

Он вынул палец, понюхал, сморщил нос и скорчил рожу евнухам. Те радостно захохотали.

Куш взял с подноса один из пакетов. Ясмини в ужасе смотрела на него, пытаясь разорвать свои путы.

— Держите ноги, — велел Куш евнухам. Один из них насильно раздвинул ей колени. Куш развел нежные волоски и мягкие губы под ними.

Затем с уверенностью, рожденной практикой, протолкнул смазанный жиром сверток в тело девушки.

— Вижу, аль-Амхара уже прошел этим путем и облегчил мне задачу, — сказал он, отступил и вытер пальцы о тряпку.

— С передом закончили. Теперь зад, — сказал он и взял второй сверток.

Помощник просунул руки под тело Ясмини, взялся за маленькие круглые ягодицы и грубо развел их в стороны.

Ясмини прикусила губу, и ее зубы стали розовыми от крови. Она извивалась гибким золотистым телом, насколько позволяли ремни, и слезы стекали ей в волосы.

Свободной рукой Куш порылся между ее ягодицами.

— Раскрой шире, — сказал он помощнику. — Да, так лучше. Так упруго и приятно.

Всхлипывания Ясмини перешли в истошный крик.

— Да, — усмехнулся Куш. — Вот так. До конца. Насколько я смог просунуть.

Он сделал шаг назад.

— Готово! Дело сделано. Свяжите ей лодыжки и колени, чтобы она не могла выбросить лакомство.

Они проворно связали Ясмини, потом отошли и с удовлетворением осмотрели свою работу.

— Теперь идите и заканчивайте копать шлюхе могилу.

Евнухи вышли на кладбище, и вскоре стало слышно, как лопата врезается в мягкую землю. За работой они болтали и смеялись.

Куш подошел к Ясмини сбоку.

— Твои носилки готовы. Есть и ткань, чтобы прикрыть тебя, когда мы опустим тебя в землю.

Он показал на все это у дальней стены.

— Посмотри. Я даже своими руками приготовил тебе надгробный камень. — Он повернул его так, чтобы Ясмини могла прочесть. — На нем день твоей смерти, и он говорит миру, что ты умерла от лихорадки.

Теперь Ясмини молчала, тело ее было напряжено. Взгляд ее глаз, диких и блестящих от слез, устремился к лицу Куша, когда тот склонился к ней.

— Понимаешь, порошок жгучего перца столь смертоносен, что проедает рисовую бумагу, а жидкости внутри твоего тела смачивают и еще больше размягчают ее. Вскоре бумага растворится, и порошок в твоих интимных местах высвободится.

Он погладил ее волосы — от лба назад, потом с женственной нежностью большим пальцем вытер слезы с глаз.

— Сначала ты почувствуешь легкое покалывание, жжение, которое постепенно превратится в огонь, пожирающий огонь. Он заставит тебя мечтать о менее жгучем пламени ада. Я не раз видел, как на этой деревянной постели умирали развратницы, но не думаю, что существуют слова, способные описать их страдания. Порошок проест твою утробу и внутренности, как сто крыс, вгрызающихся в плоть, и все женщины в зенане услышат твои крики. И когда в следующий раз их будет искушать грех, они вспомнят тебя.

Теперь Куш дышал тяжело, лицо его исказилось: он был возбужден картиной страданий, которую сам описывал.

— Когда это начнется? — задал он риторический вопрос. — Кто знает… Через час, два, может, позже. Неизвестно. Когда закончится? Не могу сказать. Одни умирают за день, сильные могут умирать четыре дня и кричать до последнего мига. Думаю, ты сильная, но посмотрим.

Он подошел к двери и крикнул евнухам, копавшим могилу:

— Вы еще не закончили? Пока не закончите, не сможете прийти сюда и позабавиться.

— Мы скоро.

Один из них остановился, опираясь на лопату. Над краем ямы виднелись только его бритая голова.

— Мы управимся раньше, чем разорвется первый пакет.