Мусульманская Испания

Конечно, в литературной практике происходили все же изменения, это было неизбежно. Второстепенные темы оды развились в независимые любовные песни или в винные песни. Описательная сила поэта пустыни, который с удивительной безличностью, подобно фотографу, фиксировал и родинку на девичьем лице, и помет газели на песчаных дюнах, обогатилась эмоциональным откликом на природу более щедрую, была перенесена на описание замков, кораблей и прочих творений рук человеческих. И действительно, конец VIII в., когда в Испании происходило становление Омейядского эмирата, для литературы восточных земель был периодом смелых новшеств. Абу Нувас (ум. в 813 г.) открыто высмеивал и пародировал традиционную оду, а Абу-л-Атахия (ум. в 826 г.) принес в придворную поэзию язык рынков. И все же, когда этот фонтан ослабел, для утоления жажды бесчисленных поколений арабоязычной интеллигенции осталось лишь традиционное питье только с одним сильным новым привкусом — риторическим украшательством. Признавалось превосходство древних авторов и лучшей школой для поэта считалось хорошенько выучить их оды, а потом подражать им. Композиция и метры стихотворений были традиционными. Даже круг тем был ограничен рутиной. От живого поэта ожидали увеличения изысканности выражения внутри традиционной рамки. Некоторые, подобно ал-Мутанабби на востоке (ум. в 965 г.), были столь талантливы, что их гений, не обегая условностей, прорывался сквозь этот заслон, пока критики весьма неуклюже пытались объяснить его величие средствами тех же условностей. Однако для большинства поэтов задача сводилась к шлифовке старых мотивов с едва заметными вариациями, перегрузке их изысканными сравнениями, смелыми гиперболами и пр. По словам А. Дж. Арберри:

«Как сарацинское искусство и архитектура отрицали вдохновение человеческим телом, неудержимо стремились к причудливым орнаментам, бесконечным изысканным вариациям, так и в арабской поэзии задачей ремесленника-творца было изобретать новые образчики мыслей и звуков внутри рамок традиции. Поэзия стала арабеской слов и значений»[40].

Как видно, это была поэзия для знатоков. Простой народ даже с развитием местных диалектов, отличающихся от классического языка, несомненно развлекался песнями и сказками на манер тех, из которых составлена «1001 ночь». Но интеллигенция не включала эти песни и сказки в понятие литературы. Единственной достойной изучения и записи считалась поэзия, в основном находившая себе приют во дворах больших и малых князей и им подобных. Судьба поэта зависела от обеспечения благосклонности богатого и влиятельного патрона, который либо награждал его за особо выдающиеся панегирики, либо брал к себе на службу. Если стихотворец обладал и другими способностями, поэзия могла открыть ему двери к высшим постам, но все же его положение оставалось подневольным. Он адресовал свое творчество не к безмолвным массам, которые так нуждались в обобщении своего опыта, а к элите, хорошо разбиравшейся в законах мастерства и готовой насладиться его произведениями или осудить их.

Таким образом, арабская поэзия, обусловленная стандартами узкого круга знатоков, которые превыше всего ставили литературную традицию и изысканность выражения, отличается своей преемственностью от поколения к поколению и однородностью, не зависящей от географического положения. Отражение местного колорита и изменений в культурной жизни приходится искать в незначительных деталях и в полутонах.

Арабская поэзия ал-Андалуса была в основном воспроизведением восточноарабской поэзии. Именно таким отпрыском она была в описываемый период. У Абд ар-Рахмана I было поместье, похожее на владения его дяди под Дамаском, оно было названо, как и то, ар-Русафа, и владелец описывал его в следующих строках:

Вот возникает пред нами пальма среди ар-Русафы,
Здесь, в этом западном крае, вдали от родины пальм.
И возгласил я: Подобна мне эта пальма в изгнанье,
Точно как я, здесь томится, вдали от рода, семьи...[41]

Как бы ни были незначительны в литературном отношении эти строки, они ясно показывают, где находилась духовная родина ранних испанских поэтов.