Муза

– Нет, – отрезала Олив. – Она к вам не спустится.

– Лив, не дури, – сказал отец. – Веди себя прилично.

– Прилично?

– Сходи за Терезой.

Олив поднялась наверх, но Терезы нигде не было. Она подождала, выигрывая время, делая вид, что ее ищет, а сама молилась о том, чтобы та убежала в безопасное место. Наконец она уверенно сошла вниз и вернулась в гостиную. Увидев ее одну, Дон Альфонсо прищурился.

– Вы ее прячете, сеньорита? Я понял, это вы ей оказываете дружескую услугу.

– Никого я не прячу.

Он повернулся к ее родителям:

– То, что вы их прячете, выйдет вам боком. Исаака разыскивают по обвинению в воровстве, поджоге, уничтожении чужого имущества и покушении на убийство…

– Помилуйте, – перебил его Гарольд. – Не прячем мы ваших детей.

– Они больше не мои дети. А вам здесь нечего делать. Уезжайте.

– Напротив, – возразил Гарольд. – Я считаю, что мы должны защищать тех, кого не защищаете вы. Кажется, я начинаю вас понимать.

Дон Альфонсо рассмеялся.

– Иностранцы, что с вас взять. Думаете, вы их защищаете? Это вам потребуется их защита. Защитят они вас, как же. Думаете, вы под чудо-зонтиком, который держат влюбленные в вас служанка и садовник?

– Да, Тереза наша служанка, и, кстати, прекрасная, а вот Исаак не работает у нас садовником. Вы понятия не имеете, какой у вас сын…

– Я знаю его лучше, чем вы. Интересно, чем он будет вас оборонять, сеньор? Кастрюлей? Скорее, его дружки-говнюки проткнут вам грудь мотыгой и уйдут к «красным».

* * *

Когда Дон Альфонсо уехал в своем автомобиле, Олив рванула через ржавые ворота в сторону деревни, – скоро у нее засбоило дыхание и заныли ноги, – а потом в горку, к знакомому коттеджу. Исаака и Терезы на месте не было, а Хорхе с Грегорио перевернули все вверх дном. Дом показался ей голым, еще более голым, чем раньше. Для нее он стал деревенским раем, где легко думается и дышится и рисуется. Вот где хотелось укрыться от невзгод.

В комнате Исаака не было ничего, кроме разобранной кровати и кувшина с увядшими розами на подоконнике. Немудреный гардероб Терезы валялся в ее спальне на полу. Олив с удивлением обнаружила свой старый тюбик из-под ярко-зеленой краски, использованной для «Сада». А еще пробку от шампанского «Вдова Клико» и совсем уж странные вещи: кусок материи, ничем не отличавшейся от пижамы Гарольда; смятая пачка отцовских сигарет и в ней бычки с фильтрами в красной помаде, и не чьей-нибудь, а ее матери. Еще на полу валялись вырванные из блокнота листки, и на них аккуратным ученическим почерком выписанные английские слова и выражения: palaver – snaffled – crass – gosh – I’m starving – ghastly – selfish[74], а против них испанский перевод.

У Олив заколотилось сердце. Глядя на эти ошметки из жизни ее родителей, на оброненные ими когда-то словечки, Олив испытала отрезвляющее чувство: она совсем не знает своей подруги.

Хлопнула входная дверь, и у Олив пробежали мурашки по коже. Шагов не последовало, и она сказала себе, что это ветер. Но доносившийся вой действовал ей на нервы, и в ее воображении возник волк, спустившийся с гор. Она уже собиралась покинуть комнату Терезы, когда увидела на полу фотографию. Двое перед картиной «Руфина и лев». Она улыбается, а Исаак с чуть вздернутыми бровями принял позу автора законченного произведения. Олив раньше не видела этой фотографии, и сейчас она бессознательно сунула ее в карман.

Уходя по коридору, она увидела картину Исаака, приставленную к стене. Тереза, надо думать, принесла ее сюда с глаз долой. Олив в очередной раз сразили эти ненатуральные лица, ее и матери, два манекена, шокирующие своей внутренней пустотой.

Она вышла из коттеджа, и перед ней открылись холмы. В небе курился белый дым, напоминавший о пожарах. Исаак знал эти холмы получше, чем Дон Альфонсо, и, наверно, успел где-то тут укрыться. А вот у Терезы на это просто не было времени. Олив предчувствовала катастрофу и ничего не могла сделать.

– Тереза! – позвала она в пространство, которое вернуло ей призыв. – Тереза! – снова закричала Олив, охваченная паникой. Но все, что она слышала, – это эхо, разносившее имя среди холмов.

XX

Ее засек Хорхе, когда она нырнула в лес за деревней. Они с Грегорио охотились в тех местах, и он случайно, повернув голову, заметил мелькнувшую загорелую ножку и темную косичку. Дальнейшее перевернуло жизнь деревни, которая, казалось, была обречена оставаться неизменной. Как бы свидетели тех событий ни желали отмолчаться, болезненному следу, длинному и неуничтожимому, суждено было протянуться на многие годы.

Находись Хорхе подальше, быстроногая Тереза от него, куда более грузного, наверняка бы ускользнула. Вдвоем же они выследили ее среди деревьев. Хорхе сделал предупредительный выстрел в воздух, Тереза обернулась, и Грегорио, воспользовавшись моментом, схватил ее сзади.

Она лягалась и кричала, но хватка не ослабевала.

– Где он? – заорал Хорхе, продираясь сквозь заросли папоротника.

– Ты о чем? Пусти меня! – Ей казалось, что сердце упрямо лезет вверх, а язык сейчас западет в горло.

– Где твой брат?

– Я не знаю!