Муза

– В этом-то и вопрос, Синтия. Именно в этом. Явно кто-то умевший рисовать, иначе бы ее не пригласили в школу Слейда. Верно, это какая-то родственница Гарольда Шлосса.

– Может, жена?

– Возможно. Но обычно в школу искусств принимают кого-то помоложе, студенческого возраста.

– Тогда, наверное, дочь?

– Вот и я об этом подумала. Олив Шлосс – дочь Гарольда Шлосса. А в Скелтоне есть старая фотография мужчины и женщины, стоящих рядом с полотном Лори. На обратной стороне кто-то написал: «О и И». Не иначе – Олив и Исаак. Квик сказала, что Исаак Роблес не писал картин. А кто тогда автор? И откуда она знает? Наверное, Квик не та, за кого себя выдает.

– Делли…

– Меня всегда удивляло, что у нее на стене нет ни одной картины. Как это так? А еще Квик стала очень странно себя вести, стоило мне спросить об Олив Шлосс. Она выставила меня на улицу, закрыла дверь. Можно подумать, она хочет, чтобы я больше об этом узнала, чтобы я ближе подобралась к правде, а в то же время она не может этого вынести.

Синтия, по-видимому, погрузилась в раздумья, наблюдая за утками, скользящими по глади пруда напротив нас. За деревьями Вестминстерское аббатство пронзало небо своими веретенообразными башенками.

– Мне-то всегда казалось, что Марджори Квик – смешное имя, – призналась Синт.

Мы некоторое время сидели в тишине. Я ценила мою подругу за то, что она мне верила, не говорила, что я сошла с ума, внимательно следила за нитью моего сбивчивого и в высшей степени странного повествования. Это дало мне возможность всерьез обдумать вот какую версию: когда-то Квик могла жить под другим именем, другой жизнью, жизнью, которую она отчаянно пыталась вспомнить и поделиться этим воспоминанием со мной, пока не стало слишком поздно. Я и вообразить себе не могла, какая это боль, когда кто-то приписывает себе твою работу, пока ты прозябаешь в забвении, в безвестности, зная, что смерть бродит совсем рядом.

– Да уж, эти англичане сумасшедшие, – воскликнула Синт. – Значит, собираешься расспрашивать ее обо всей этой петрушке?

– Да, но что мне ей сказать?

Нельзя же напрямую обращаться к Квик с этой темой; к тому же я не хотела, чтобы моя начальница еще глубже ушла в себя из-за моих расспросов. Я чувствовала, что, будь у меня возможность убедить Квик в своей поддержке, она бы не стала забиваться в угол, но я не знала, как лучше достичь этой цели.

– А я думаю, у нее есть причины хранить секреты, – добавила я.

– Все-таки в обувном магазине такого не было, – со вздохом заметила Синт. – Там ты просто надевала туфлю на ногу женщине, и весь разговор.

Мы засмеялись.

– Да уж, это правда, – сказала я. – Но знаешь, что еще? Квик помогла мне опубликовать рассказ, так что я у нее в долгу.

Синт слышала только то, что хотела слышать, и ее глаза просияли.

– Ух ты, опубликовали! Вот это хорошо. И как называется?

– «Беспалая женщина». Помнишь ту женщину, которая пришла в магазин, и оказалось, что у нее вместо ступней – обрубки?

– О господи. Слушай, я должна это прочесть.

Чувствуя мурашки удовольствия из-за того, что Синт так обрадовалась, я сказала ей, что рассказ напечатан в «Лондонском книжном обозрении», но что, если ей интересно, я могла бы послать ей экземпляр – да хоть десять! Я рассказала ей, как разворачивались события, как Квик собственноручно послала рассказ в журнал.

– Сдается мне, я ей нравлюсь, – сообщила я Синт. – По-моему, она мне доверяет. Я только не знаю конкретно, что она мне доверяет.

– Ага, значит, какая-то белая женщина надоумила тебя напечататься? А как же я?

Я запротестовала, уверяя, что ничего не знала о планах Квик, но Синт подняла руки.

– Да я шучу, шучу, – воскликнула она. – Я просто очень рада. По мне, так давно пора.

– А как Сэм? – спросила я, пытаясь перевести разговор на другую тему. Во-первых, мне хотелось уйти от обсуждения моей жизни, а во-вторых, меня внезапно охватила тревога: как Синт воспримет мою интерпретацию нашей с ней совместной жизни, изложенную в рассказе о беспалой женщине?

– У него все хорошо, очень хорошо. – Синт вдруг застеснялась. – Я должна тебе кое-что сказать, Делл. Я должна сказать тебе первой… У меня будет ребенок.

Она явно нервничала, говоря мне об этом, что, конечно, было неправильно. Но, опять-таки, если вспомнить, как «хорошо» я восприняла ее замужество и то, что она оставила меня в квартире одну… Но уж на этот раз я не стану все портить. Я действительно очень обрадовалась за Синт. А как можно было не радоваться, если на ее лице отражались и удовольствие, и страх, и любопытство: ведь прямо сейчас у нее внутри находилось такое чудесное крошечное существо; а когда ребенок наконец выглянет на свет, его будет ждать такая прекрасная мама!

– Ой, Синтия, Синтия, – пробормотала я, и, к моему удивлению, глаза мои наполнились слезами. – Сижу я здесь, рассуждая о загадочных женщинах, а получается, что ты самая загадочная из них и есть.

– Делли, ты говоришь как поэт, даже когда у тебя перехватило дыхание.

– Иди сюда. Я тобой горжусь.