Муза

Грубость и горечь в ее голосе потрясли меня. Я заставила себя сесть, напомнив себе, что я младший сотрудник, а значит, должна быть немой и незаметной. Ничего не выйдет, если я буду подначивать Квик рассказать об интересующих меня вещах. Я уже заподозрила это в тот вечер, когда наткнулась на телефонную книгу, а теперь укрепилась в своих подозрениях благодаря разбитой бутылке винтажного шампанского. Как бы меня это ни удручало, перед Квик мне приходилось выступать в роли чистого листа. Терпение никогда не было моей сильной стороной, но если оно помогало разговорить Квик, то, значит, оно было эффективнее молчания.

– В Венеции живет некто по имени Бароцци, – произнесла Квик, опускаясь в кожаное кресло и потянувшись за сигаретами. – Работает на фонд Гуггенхайма. Примерно в то время, когда была написана картина мистера Скотта, Пегги Гуггенхайм пыталась открыть галерею в Лондоне. – На мгновение Квик умолкла, а потом нашла в себе силы продолжить. – Она в этом преуспела. Галерея располагалась на Корк-стрит, но потом война перевернула все с ног на голову, и галерею пришлось закрыть.

– Понятно.

– Сомневаюсь. Дело в том, что Пегги – или сотрудники ее галереи – отлично справлялись с ведением документации. Бароцци нашел у нее в архивах кое-какую примечательную переписку, послал ее Риду, и теперь тот пребывает в невероятной ажитации.

Корк-стрит. Название показалось мне знакомым – это ведь там проходила выставка, буклет которой я нашла в доме Лори. У меня по коже снова забегали мурашки.

– Теперь у Рида есть доказательство того, что полотно мистера Скотта было заказано для Пегги Гуггенхайм – в качестве парной картины к «Женщинам в пшеничном поле».

– Парной картины?

– Он нашел телеграмму, адресованную Исааку Роблесу, которая по неизвестной причине так и не была отослана. Телеграмма, датированная сентябрем тридцать шестого года, должна была отправиться в Малагу. В ней содержался вопрос, как долго Пегги придется ждать «второй части диптиха»: первую Роблес назвал «Женщины в пшеничном поле», а вторую – «Руфина и лев». Бароцци также сообщил, что Роблесу не был выплачен аванс за полотно с изображением Руфины, иначе мистер Скотт оказался бы в весьма затруднительном положении: он ведь, судя по всему, не может предоставить доказательств этой покупки. И фонд Гуггенхайма преспокойно мог бы заявить, что картина принадлежит им.

Я с изумлением слушала, как Квик рассказывает о другой недавно обнаруженной телеграмме, как будто та, что была спрятана у нее дома, не имела ко всему этому самого непосредственного отношения. Мало того, что Квик вела себя так, словно разбила бутылку непреднамеренно, так еще и делала вид, что нашего вечера с телефонной книгой никогда не было.

– «Руфина и лев», – повторила я. – Значит, так называется полотно Лори?

– По крайней мере, так считает Рид. Имя святой Руфины вам о чем-нибудь говорит?

– Нет.

Квик отхлебнула джина.

– То, что запечатлено на картине мистера Скотта, идеально совпадает с этим сюжетом. Руфина жила в Севилье во втором веке нашей эры, лепила глиняную посуду. Будучи христианкой, она отказалась подчиниться распоряжениям властей, повелевших ей делать языческие изображения. В наказание они бросили Руфину на арену со львом. Но лев ее не тронул, и тогда ее обезглавили. И вот теперь, когда всплыло упоминание о «второй части диптиха», Рид полагает, что обнаружил связь между полотном мистера Скотта и более известными «Женщинами в пшеничном поле». Все это может полностью изменить наш взгляд на творчество Роблеса.

Я взглянула на Квик и, испытав прилив целеустремленности, приготовилась вступить в противоборство воль.

– Но вы же сказали мне, что Исаак Роблес не писал этой картины.

Квик проглотила очередную таблетку обезболивающего.

– И все же у нас есть заверенная телеграмма от коллекционера мирового класса, где утверждается, что картина была задумана как парная к одному их важнейших полотен, написанных в Испании в этом веке, – и, повторю, это важное полотно находится в собрании Пегги Гуггенхайм в Венеции.

– Да, но ведь на фотографии был и другой человек. Молодая женщина.

Я подождала ответа Квик, но она молчала, и тогда я продолжила:

– По-моему, ее звали Олив Шлосс. Из письма, хранящегося у вас дома, можно понять, что она прошла по конкурсу в школу изящных искусств Слейда примерно в то время, когда Исаак Роблес занимался живописью. По-моему, это она написала «Женщин в пшеничном поле».

– Понятно. – Выражение лица Квик было невозмутимым, и от этого мое отчаяние росло.

– Как вы думаете, у нее получилось?

– Что получилось? – Лицо Квик ожесточилось.

– Думаете ли вы, что Олив действительно прошла обучение в школе Слейда?