Муза

Прошу простить меня, что не поставил вас в известность о том, что нахожусь в Париже, когда и вы были здесь. С тех пор, как я уехал из Испании и вернулся в этот город, все давалось мне с огромным трудом. Я пытался захватить с собой Руфину, но это мне не удалось. Знаю, что вы с нетерпением ждали эту картину, поэтому примите мое глубочайшее сожаление.

У меня есть несколько ранних работ Клее, которые, возможно, могли бы вас заинтересовать – сам я в Вену не поеду, но могу организовать отправку картин в Лондон, – или, если вы планируете пробыть в Нью-Йорке какое-то время, занимаясь решением различных вопросов, я мог бы послать вам работы прямо туда.

Как всегда, мои наилучшие пожелания,

Гарольд Шлосс

– Но он вообще не упоминает Роблеса, – заметил Лори, взглянув на Рида.

– Мне кажется, мы можем с этим работать. Я хотел бы увеличить это письмо и поместить его на стену в галерее. Почему бы не поразмышлять о судьбе Роблеса?

– Что вы хотите этим сказать?

– Мне кажется, художник не пережил войну – иначе мы бы непременно о нем услышали. В те дни юг Испании нещадно бомбили. Допустим, остальные картины Роблеса сгорели во время бомбежек. Это дает нам возможность сделать вывод о том, что принесение в жертву произведений Роблеса отражает исчезновение самого художника.

Рид снова начал расхаживать вокруг, заложив руки за спину и совершенно забыв о нас. Главным для него сейчас было изложить свою концепцию.

– Мы могли бы расширить эту метафору до пожарища на всем Пиренейском полуострове, которое предвещало мировую войну. Этот человек не только индивидуальность, но и символ. В нем воплотилось видение будущего Испании, обреченное на гибель.

Лори скрестил ноги и заговорил достаточно резко:

– Но вы ведь не знаете точно, сгорели его работы или нет. Нельзя же строить выставку на слухах. Меня просто на смех поднимут.

– Они не поднимут вас на смех. Публике нравятся слухи, мистер Скотт. Слух дает куда больше возможностей для маневра, чем факт. А факт заключается в том, что у нас весьма ограниченное количество картин. Еще один факт: у Гарольда Шлосса не было «Руфины и льва», когда он вернулся в Париж. А куда же подевалась эта работа? Вот тут в дело вступаете вы.

– Я? – переспросил Лори. Что-то в его тоне заставило меня обернуться. Я взглянула на Квик: судя по всему, она думала то же, что и Рид, поскольку очень пристально смотрела на Лори.

Рид подошел к Лори и сел напротив него. Его тон смягчился.

– Полагаю, Гарольд Шлосс осознал, что оставаться в Испании больше нельзя, но когда он бежал оттуда, то лишился картины – то ли по неосторожности, то ли потому что ее украли. Для арт-дилера довольно необычно признаваться в утрате произведения с такой откровенностью, с какой это сделано в письме. Обычно они говорят гладко и обтекаемо. Похоже, Гарольд Шлосс вернулся в Париж с сильно ощипанными перьями.

– И вы считаете, что картина осталась в Испании? – допытывался Лори.

– Ну, по-видимому, у Шлосса ее не было. Какой ему резон лгать самому лучшему своему коллекционеру? Но я не знаю, мистер Скотт. Следующим человеком, связанным с картиной, оказалась ваша мать. И судя по всему, вы не имеете представления о том, как произведение попало к ней.

Лори поднял глаза на картину, потом снова опустил их, глядя на пустую каминную решетку.

– Полотно всегда было у нее на стене, – промолвил он тихо. – По крайней мере, сколько я себя помню.

– Как скажете, – со вздохом сказал Рид. – Что ж, значит, поставим пока что вопросительный знак. Вряд ли у нас есть выбор. То, что картина пережила гражданскую войну в Испании, мировую войну, а потом оказалась в доме в Суррее, возможно, предполагает некие романтические варианты развития сюжета.

– А как вы думаете, что в конце концов произошло с Исааком Роблесом? – спросил Лори.

– Мистер Рид, каковы временные рамки? – спросила Квик из другого конца комнаты; ее голос звучал твердо и четко. – Когда вы планируете открыть выставку?

Рид повернулся к ней.

– Делегация из фонда Гуггенхайма должна прибыть через две недели и привезти картины. А еще через две недели, думаю, сможем открыться.

Квик заглянула в свой ежедневник.

– Через четыре недели? Это просто смешно. Времени совсем мало.

– Я знаю, Марджори. Но я этого хочу.

Я посмотрела, как Квик отметила в своем ежедневнике 28 ноября. Рука ее дрогнула, и через всю страницу пролег большой черный крест.

14