Музей «Калифорния»

Выходит, все сегодня обрывается — почему из неясного ночного страха это все больше высвечивается, как единственно возможная определенность?.. Где час и та скала, где мысль затвердевает в будущее и превращается в дело? Почему я это совершаю? Почему остаюсь один, и разве нет хваленой свободы у меня, чтоб не остаться?.. Разве не нужен мне другой человек: попутчица, любовница, мать, сестра, жена, в конце концов, чтобы переплыть бесконечное лето, чтобы не высохнуть до трухи, чтоб успокоить ход сердца под нежно разлитыми июньскими лучами?..

С кем я останусь? Что если чиотаттва — ненадежные проводники и бросят меня на полпути, как повыбрасывали они упрямых своих старух когда-то, полмига назад покидая свой дом? Нет веры ни в кого на американской земле, тут верить остается только своим глазам, но и они обманывают, и поэтому метод очерков был мне надежной тропой, а нынче я предаю его, обмениваю на неясные послания, сигналы из размытой временной оси, где скитаются потерянные языки и истории просят пустить их заново в мир людей. Но мне ли выбирать, кого пускать?.. На одни и те же звезды мы смотрели и одними тропами брели, мало поменялось: всего-то четыреста или пятьсот лет прошло, я опоздал ненадолго, и могу нагнать свое племя. Ничего просто так не бывает, и здесь я не без причины.

Я слышу шорох в комнате, знаю, что улыбка появляется на ее лице, а дальше ток разума протекает по телу, попытается нащупать мое тело справа от себя и, не найдя, подумает, что ей приснился и я, и этот вздор любовничий, которым мы заклевали и засыпали друг друга, дети чувственности. Немного еще поспала… Но вот второй шорох, я вцепляюсь я поручни балкона и обращаюсь к будущему за ответами, но последние звезды как раз покидают небо, и в следующую ночь, когда их увижу, еще на миллионы миль они отдалятся.

Третий шорох, и она пришла. И вот в следующей сцене сели мы за стол, позавтракали, вымыли посуду, сели повторно за опустевший, поглядели друг другу в глаза с улыбками — ведь была любовь в этой истории, была!.. — взялись за руки и простились, как добрые друзья, и к полудню в комнате я один, грех смыт слезами,

Ведьма превращена в себя, возвращена суженому, и я могу быть чистым, заново заводить свою историю и рассказывать про все, что видел, с кем дружил, на кого и где работал. Короче, писать целую жизнь.

Но, кажется, я выберу другое. Племя ненадолго возникает передо мной, прямо тут, чуть ли не на обеденном столе: вижу уставшую толпу, гуськом переходящую реку, которой нет здесь долгие сотни лет. Слышу голоса, произносящие звуки, не превращающиеся в смысл, и главный гневный голос над ними — голос святого шамана — слышится для людей гневным, хотя в нем, напротив, вся милость звезд, те зовут: превратитесь обратно в нас, пора-пора…

Откуда все это рождается каждое утро, все эти превращенья? Меня снова обуревают вопросы, но теперь от женщины со мной лишь запах северо-востока, и хвои, и болот, — больше ничего. В сухом остатке от этих суток пробуждения останется, запечатлеется только вид из гостиничного номера. Триста других человек проведут рассветы в этой комнате в этом году, от которого мы с ней отломили всего пять с половиной ночей, и каждый опыт здесь будет не таким, как наш.

Пора ехать — в бесконечное лето, на юго-запад, домой.

Постскриптум второй, из которого явствует, что это книга и мы договорились о ней

май 2021 года

Дорогая Лана, сегодня я поставил точку в самой первой рукописи романа, и, потому что обещал, я пишу вам это письмо. Жаль, но я давно не испытываю радости, когда заканчиваю свою слепую работу с рукописью, а облегчение, наступающее за этим, скорее механичное, оно, по правде, пропитано тревогой и самоедством. Кажется, от меня ждали совсем другого. Такова единственная внятная мысль ума в подобный день.

Кажется, оттого, что я представляю, будто от меня вообще чего-то ждали, родилось множество более ранних текстов, например, первая книга, которую я опубликовал у вас — «Желание исчезнуть». Это глубоко неискренняя книга по сравнению с той, что я написал сегодня, зато она подходила под мои представления о том, что могут ждать, а раз кто-то где-то ждет, я должен это создать. Так, желание исчезнуть обращается в свою мнимую противоположность — желание быть.