Читаем Музей «Шпионский Токио» полностью

Музей «Шпионский Токио»

Так или иначе, зеркало недолго оставалось во Владивостоке, отражая осунувшегося от переживаний героя. Целыми днями он писал объяснительные по поводу своей «неудовлетворительной» работы в Японии, которая позже будет признана отличной. Ждал – то ли оправдания, то ли ареста (грозили подвалами ОГПУ) и с тревогой смотрел в японское зеркало – чем-то это все кончится?

Потом оно продолжило свой путь по Советской стране – в холодный, облюбованный уголовниками Новосибирск, где хозяину пришлось обучать мастерству единоборства чекистов, милиционеров и военных, а однажды (а может быть, это случалось и не раз) самому противостоять вооруженным бандитам на улице. Там, в Новосибирске, уже не заглядывали в зеркало щегольские японские лейтенанты, а лишь всматривалась в него со все возрастающей тревогой двадцатилетняя Мария. Глядела, замечая, как день ото дня впадают щечки, как на заострившихся скулах начинает играть страшный, нехороший румянец. И тогда только она любила это зеркало, когда видела, что к ней сзади подходит муж, сильными руками обнимает ее худющие плечи, целует в шею и, улыбаясь ее отражению, говорит: «Не бойся. Все будет хорошо». А когда она успокаивалась и уходила, он сам подолгу стоял и смотрел на себя, удивленный тому, как нагло и бестрепетно он ее обманывает, и благодарный холодному стеклу за то, что оно все знает, но никогда не выдаст разведчика.

Вскоре Василию некого стало обнимать, и зеркало, погрустив о Марии, отправилось дальше в свое путешествие, на этот раз в Москву. Сначала висело в общежитии Центрального дома Красной армии – ЦДКА, а потом в нем вновь отразилась красивая женщина. На этот раз это была брюнетка с огромными глазами и тонкими чертами лица – Анна Казем-Бек. А рядом в зеркало заглянул ребенок – ее дочка Александра, Дина, которая полюбила Василия Сергеевича как родного отца, а он полюбил ее, и зеркало очень часто теперь видело не одно и не два, а сразу три счастливых лица.

Увы, прошло всего несколько лет, и эти люди снова стали смотреться в зеркало со все большим беспокойством. Сначала заболел глава семейства. Но нитроглицерин худо или бедно помогал, и Анна Ивановна время от времени останавливалась на ходу, чтобы облегченно поправить сбившуюся, пока искала лекарства и наливала воду, прическу – «Васеньке лучше». В зеркале отражались крепкие молодые мужчины – ученики мастера, сидевшие у постели больного: Галковский, Сагателян, Харлампиев, Сидоров, Будзинский. Все они тоже смотрелись в него, поправляя перед уходом свои гимнастерки, одергивая коротенькие пиджаки и толстовки. Потом зеркало отразило на мгновение совсем уж радостную картину: на 10 октября Василий Сергеевич достал билеты на «Дни Турбиных» – пьесу, которую любил, которая напоминала ему о таких же, как он, «бывших», и наталкивала на одну и ту же, больно сжимавшую ему сердце мысль: а правильно ли сделал, что вернулся? Он стоял к жене лицом, руку с билетами держал за спиной, но она увидела бумажки в отражении, и это был тот случай, когда опытный разведчик наивно «прокололся», но совсем тому не расстроился. Анна Ивановна улыбалась, Дина хохотала от радости, что они все вместе пойдут в филиал МХАТа (тут рядом, в соседнем переулке), и зеркало отражало радостные ярко-красные обои, абажур над настольной лампой, голубую пепельницу, державшуюся для гостей, и столовый нож, забытый Диной на столе. Все было хорошо.

А потом зеркало увидело другое. Ночью вспыхнул свет, и вошли они – в фуражках с околышами в тон обоям. С ними дворник. «Полностью изобличается в том, что является японским шпионом!» Обыск. Плач Дины и Анны Ивановны. Растерянное лицо хозяина. Из ящика достали японский штык, которым мастер пользовался на занятиях по рукопашному бою. «Оружие! Японский диверсант?! Паспорт! Руки назад!» И хозяин ушел. Даже не посмотрел на прощание в него – в кусочек стекла, который проделал с ним путь длиною в целую жизнь. Просто забыл. Растерялся.

Потом были другие люди, другие картины. Кто-то помогал Анне Ивановне упаковывать архивы, чтобы поскорее вынести, и зеркало видело, как стыдливо торчал из авоськи старинный фолиант с буквами на незнакомом языке. Вот она сама долго-долго, никак не решаясь, смотрела на его борцовское, еще из Японии, кимоно, наконец опустила голову, завернула тысячи раз собственноручно перестиранную спортивную форму в старые тряпки – жечь. И наступила другая жизнь. Другая. Лучше. Но… без него.

Теперь в это зеркало смотрим мы. Давайте не будем забывать о том, что оно видело. Может, для этого и нужен музей, нужна эта книга?