Музей «Шпионский Токио»

По состоянию на 1934 год в списке публикаций «одного корейца» значились не только «Ноги…» и уже довольно многочисленные переводы, печатавшиеся в том числе и в «Знамени», но и вполне самостоятельное исследование современной японской литературы «Три дома напротив, соседних два». Однако разбор творчества Кима Шкловский начинает не с «Корней…».

В 1933-м вышел русский перевод книги Фредерика Льюиса Эллена (Аллена) «Только вчера», и чуткий до мелочей Виктор Борисович счел эту книгу образцовым примером того, как особое внимание к «второстепенным признакам» должно помочь автору раскрыть любую заявленную тему. Даже если автор в теме и не разбирается вовсе. Примером такого добросовестного – по Шкловскому – отношения к деталям он называет творчество своего попутчика по «канальному туру ОГПУ», молодого литератора Григория Гаузнера (умершего от туберкулеза незадолго до выхода статьи). Побывавший в 1927 году в Токио Григорий Гаузнер, пишет Виктор Борисович, «…написал рассказ “Гаузнер у японцев”. Он пережил этот японский дух, ходил по гибким полам, восхищался тем, что в японской фразе глагол на конце, восхищался всеми теми второстепенностями, которые заменяют для иностранцев или для собственного обывателя знание страны.

Потом Гаузнер рассердился и узнал, что самое простое понимание страны, то понимание, которое ему давал корреспондентский билет “Нашей газеты”, выше этого знания японского духа. Тогда он разбил какую-то фарфоровую вещь о потолок, потому что полы в Японии слишком мягкие…».

Дав пример гаузнерского вскрытия сути вещей о твердый японский потолок, Шкловский, никогда в Японии не бывавший и тамошних потолков не видавший, переходит непосредственно к критике Кима. «Соболь» сразу совершает обманное движение пушистым риторическим хвостом, обращая внимание читателей на то, что если Борис Пильняк не только написал «Корни японского солнца», но затем и «разоблачил» их, покаявшись в «Антикорнях» в своем недостаточно пролетарском отношении к японским реалиям, то Роман Ким ничего такого не сделал. Он лишь выступил комментатором к первым, теперь уже разоблаченным откровениям Пильняка. А раз комментарии эти (глоссы) настолько важны и обширны, что получили свое название – «Ноги к змее», вынесенное вместе с фамилией Пильняка на обложку книги, то не пора ли покаяться и Киму?

Сам Роман Николаевич в комментариях к Пильняку держался подчеркнуто скромно, разъясняя, что «ноги к змее», в соответствии с древней дальневосточной мудростью, всего лишь «то, что не нужно, в чем нет необходимости». Шкловский точно подбирает аналог в русскоязычной мудрости – «пятое колесо» – и хвалит: глоссы Кима – «превосходные примечания». Но чем же они хороши? Деталями, считает верный элленовской концепции Шкловский. Он легко соглашается с утверждением Кима о ненужности глосс, именно потому, что это всего лишь детали, лишенные классового подтекста по вине недостаточно подкованного по части идеологии автора.

«Здесь есть великолепные второстепенности об японской стыдливости, – передает Шкловский слова Кима, – о культе лисицы, китайских иероглифах, дороге цветов, Пильняке, землетрясениях – и в конце совет: взять две дельные методологически выдержанные книги “Япония” проф. О. Плетнера и “Япония в прошлом и настоящем” доцента К. А. Харнского. Всякий, кто честно прочтет эти книги, может со спокойной совестью выступить на следующий день в Политехническом музее на Лубянке с публичной лекцией на тему: “Судьбы японского капитализма, или Куда идет Япония”. Успех гарантируем».

Последний совет, кажется, неожиданно сильно задел Шкловского, и он упрекает Романа Николаевича в том, что в примечаниях тот пишет… примечания: «Ким очень талантливый человек, он превосходно рассказывает, много знает, много видит, но у него еще нет змеи, к которой бы стоило пририсовать ноги, ноги у него ходят отдельно. Знание о Японии нужно получать где-то отдельно. У Плетнера. Ким не умеет делать подробности ключом к познанию целого».

Впрочем, даже когда автор глосс спустя годы берется за самостоятельное произведение, у него, по мнению Шкловского, все равно не получается с помощью второстепенных деталей «вскрыть» суть предмета. Виктор Борисович не пытается объяснить, что он при этом понимает под этой самой сутью. Он лишь констатирует, что Ким «написал занимательную книгу “Три дома напротив, соседних два”. В этой книге много подробностей, много знаний», и обращается к Роману Николаевичу, предлагая ему породить чудовище: «…разрешите мне, товарищ Ким, написать здесь несколько слов и пририсовать к змее такие ноги, чтобы она могла на них бегать».