Ибо Венеция едина, так как обозрима, одномоментна и «подчинена единому ритму». В ней нет времен года. Она кажется неизменной, хотя постоянно меняется. Но большинство зримых изменений сосредоточено в воде, от которой можно всегда отвести глаза в сторону неподвижности. Здесь ничто не отвлекает от того, на чем ты хочешь сосредоточиться. Или отвлекает в меньшей степени.
«Вопрос о сроках», впрочем, возникает псевдонимом прагматики, перебирающей оставшиеся дни отпуска, точно мятые купюры в кармане. Мы все цинично думаем о том, как использовать Венецию с максимальной отдачей и выгодой для себя, даже не предполагая, что самый оптимальный режим вкушения здесь – между делом: простая жизнь, без затей и особенных планов.
То, что очень точно сформулировал Чехов в письме И. Л. Леонтьеву (Щеглову): «Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор».
«Две недели в Венеции промелькнули быстро, как сладкий сон – быть может, слишком сладкий; я тонул в меду, забыв о жале. Жизнь то двигалась, вместе с гондолой, на которой мы покачивались, плывя по узким каналам под мелодичные птичьи окрики гондольера, то, ныряя, неслась с катером через лагуну, оставляя позади радужный пенный след; от нее остались воспоминания разогретого солнцем песка, и прохладных мраморных покоев, и воды, воды повсюду, плещущей о гладкие камни и отбрасывающей ярких зайчиков на расписные потолки; и ночного бала во дворце Коромбона, какие, быть может, посещал Байрон; и другие байронические ночи – когда ездили ловить scampi на отмелях Chioggia и за пароходиком тянулся по воде фосфоресцирующий след, на корме раскачивался фонарь, и невод поднимался на борт, полный водорослей, песка, бьющейся рыбы; и дыни с prosciutto на балконе прохладными утрами; и горячих гренков с сыром и коктейлем с шампанским в баре у „Хэрри“.
Помню, как Себастьян сказал, взглянув на статую Коллеони:
– Грустно думать, что, как бы там ни сложились обстоятельства, нам с вами не придется участвовать в войне».