Музей-заповедник А. С. Пушкина

...Вот в бутылке засмоленой,
Между жарким и бланманже,
Цимлянское несут уже;
За ним строй рюмок узких, длинных,
Подобно талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал,
Ты, от кого я пьян бывал!

Евпраксия Николаевна, живая и отзывчивая, была непременной участницей бесед и жарких споров, особенно в те дни, когда в Тригорском кроме Пушкина бывали приезжавшие туда погостить А. П. Керн и Н. М. Языков. Она же чаще других приготовляла тогда для своих друзей любимую ими жженку. Ее брат А. Н. Вульф об этих минутах непринужденных дружеских встреч вспоминал: «Сестра моя Euphrosine, бывало, заваривает всем нам после обеда жженку: сестра прекрасно ее варила, да и Пушкин, ее всегдашний и пламенный обожатель, любил, чтоб она заваривала жженку... И вот мы из этих самых звонких бокалов... сидим, беседуем да распиваем пунш. И что за речи несмолкаемые, что за звонкий смех, что за дивные стихи то того, то другого поэта (Пушкина и Языкова. — В. Б.) сопровождали нашу дружескую пирушку!»

Пушкинские стихи украшали альбом Евпраксии Николаевны. Пушкин писал в ее альбоме, пожалуй, больше, чем в альбомах других тригорских барышень. Именно в ее альбоме записано исполненное жизненной мудрости стихотворение:

Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;

Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.

А когда однажды Евпраксия Николаевна разорвала не понравившийся ей мадригал, преподнесенный Пушкиным и Языковым, то Пушкин написал в ее альбом:

Вот, Зина, вам совет: играйте,
Из роз веселых заплетайте
Себе торжественный венец
И впредь у нас не разрывайте
Ни мадригалов, ни сердец.

Уже после ссылки поэт вписал в альбом Евпраксии Николаевны заключительную строфу шестой главы «Евгения Онегина». Дружеское отношение к Е. Н. Вульф Пушкин сохранил до конца своей жизни. В 1828 году он подарил ей вышедшие из печати четвертую и пятую главы «Евгения Онегина» с многозначительной надписью: «Евпраксии Николаевне Вульф от Автора. Твоя от твоих 22 февр. 1828». По-видимому, Пушкин сам хотел подчеркнуть связь между «деревенскими» главами «Евгения Онегина» и своей былой жизнью в Михайловском — Тригорском и отметить, что впечатления от тригорских барышень, и, может быть, в особенности от Евпраксии Вульф, он претворил в художественные образы Ольги и Татьяны.

Осенью 1835 года, приехав в Михайловское, Пушкин посетил Евпраксию Николаевну в ее новом имении Голубове (или Вреве) в 23 километрах от Тригорского, куда она переехала, выйдя в 1831 году замуж за барона Б. Вревского. Поэт провел в семье Вревских несколько дней, принимал участие в благоустройстве усадьбы, посадил в их саду несколько деревьев.

А через полгода, в апреле 1836 года, когда Пушкин приехал в Псковскую губернию на похороны своей матери в Святогорском монастыре, он снова, несмотря на весеннее бездорожье и тяжелое настроение, навестил в Голубове Евпраксию Николаевну. Там же был в это время и ее брат Алексей Николаевич Вульф. Тригорские друзья выражали поэту свое искреннее сочувствие в постигшем его горе — смерти матери, рассказывали Пушкину о своих семейных новостях, об общих друзьях и знакомых, с участием выслушивали его рассказы о нелегких обстоятельствах в его семейных, материальных и литературно-издательских делах. На этот раз Пушкин нашел своих друзей изменившимися внешне, но такими же милыми и близкими ему, как и прежде. Об этой встрече — одной из последних для Пушкина — он писал в письме из Голубова в Языково (Симбирской губернии) Н. М. Языкову:

«Отгадайте, откуда пишу к Вам, мой любезный Николай Михайлович? из той стороны

— где вольные живали etc.

где ровно тому десять лет пировали мы втроем — Вы, Вульф и я; где звучали Ваши стихи, и бокалы... где теперь вспоминаем мы Вас — и старину. Поклон Вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны, некогда полувоздушной девы, ныне дебелой жены... у которой я в гостях. ...Алексей Вульф здесь же, отставной студент и гусар, усатый агроном, тверской Ловлас — по-прежнему милый, но уже перешагнувший за тридцатый год».