Муж для княжны Волконской

— Я не знаю, зачем князь поехал ко мне, — ответил Данила. — Возможно, что-то хотел выяснить. Дьяков решил воспрепятствовать. Он прокрался за ним, ударил по голове. Убедившись, что князь мертв, вывернул карманы, якобы убили ради грабежа, но в спешке не снял золотые часы. Это было у реки. Земля там рыхлая и влажная. Пока не было дождя, следы в полной сохранности… Он чувствовал взгляд Натальи, но не поворачивался. Ворошило чуть наклонил голову, два сына поднялись с лавки. Один пошел к двери и остановился возле квартального, другой зашел со спины к Дьякову. Два китайца переглянулись с Ген Дашеном, бесшумно поднялись, глядя неотрывно на Дьякова. Никто не заметил их перемещения, кроме самого Дьякова и Данилы. Дьяков бросил быстрый взгляд справа налево, его огромные кулаки сжались так, что костяшки суставов побелели. Дышал тяжело, крылья короткого расплюснутого носа раздувались.

— Ложь, — повторил он глухо. — Где улики? Взгляды скрестились на Даниле. Пристав недовольно сопел, через открытое окно было слышно, как полицейский что– то объяснял прохожим. Неожиданно вперед шагнул шрамоли– цый китаец:

— Уважаемый, вы можете сказать что-то в свою защиту? Дьяков посмотрел на китайца, как на пустое место, бросил высокомерно:

— В этом нет необходимости. У нас есть закон, чего нет в твоей паршивой стране! У нас есть суд. Данила бросил умоляющий взгляд на пристава. Тот кряхтел, посматривал на Дьякова, Васильева, глядел в потолок. Улик нет, было написано на его лице. Если хочешь перебросить свою вину на другого, надо придумать что-то понадеж– нее. И дурак открестится от такого обвинения, а Дьяков не дурак. Любому докажет, что черное — это белое, а белое — черное. Никакой суд его вину не признает и Данилу Ковалева в два счета отправит на виселицу. Шрамолицый китаец повернулся в дальний угол, где сидели тесной кучкой, как испуганные мыши, три гиляка. Он поманил пальцем-, гиляки подхватились, часто кланяясь. Вперед шагнул самый старый, еще раз униженно поклонился.

— Гиляки, обратился к ним китаец, — такие же обыватели Российской империи, как и остальные присутствующие тут. Их свидетельство имеет такую же цену. Дьяков замер. На лбу начали собираться крупные бусины пота. В комнате стояла мертвая тишина. Шрамолицый оглянулся на Ген Дашена, тот наклонил голову. Шрамолицый кивнул сыну Ворошило, который стоял на дверях:

— Приведи запасную лошадь. Мы поедем туда, где был убит князь. Парень оглянулся на отца, тот нетерпеливо кивнул, и он исчез за дверью. Никого не удивило, что китаец распоряжается людьми своего врага, а тот не спорит. Данила украдкой перевел дыхание. Если бы потащили Дьякова в суд, тот бы с блеском защитился, вышел бы победителем, а он, Данила, остался бы ожидать виселицы. Не надо быть особо изощренным адвокатом, чтобы в суде доказать виновность Ковалева и непричастность Дьякова. Но Ген Дашен живет на Дальнем Востоке давно. Даже Ворошило, не такой уж старожил, все понял. Для городского суда улик нет, там чернильные души, там все по бумагам, а выигрывает тот, у кого лучше подвешен язык, но тут все понятнее и проще. Илья привел гиляков, которые нашли убитого князя. Для них читать следы проще, чем гимназисту букварь. Понял это и Дьяков, судя по выражению его лица. Он хотел вскочить, но на плечи нажали с двух сторон: шрамолицый и осанистый.

— У нас цивилизованная страна! — сказал Дьяков гневно. — Почему тут распоряжаются китайцы? И как можно верить гилякам, этим инородцам? Если у вас есть обвинения, подавайте на меня в суд! Он был бледным как мел, крупные капли пота катились по лицу. Пристав вздохнул, с сожалением покосился на раскрытые двери в соседнюю залу, где стоял роскошно накрытый стол, и произнес:

— Мы трое — свидетели, что Ворошило, Ген Дашен и Ковалев поклялись жить в мире и согласии, как подобает жителям Российской империи и добрым христианам. Кто нарушит, того найдет кара Божья, о земной позабочусь я. Отец Павел тяжело поднялся, объявил:

— Должен вас покинуть, чада мок. На дальнем руднике кого-то покалечили. Он размашисто зашагал к двери. Пристав вскочил, бодро засеменил за ним:

— Отец Павел, если покалечили, то это моя епархия! Вы уж, того, не суйтесь. Я ж не лезу насчет душ. Дьяков вскочил. Его лицо теперь было желтым, как у мертвеца. Глаза бегали по сторонам, руки тряслись.

— Подождите! — закричал он. Голос сорвался на визг. — Семен Тимофеевич! Пристав, почему вы уходите? Пристав занес уже ногу за порог, неторопливо повернулся:

— У меня дела.

— Вы слышали, в чем меня обвиняют? Вы должны меня арестовать! Пристав пожал плечами, ответил сочувственно:

— На каком основании? Вы сказали, что это ложь. Меня выгонят со службы, если я посмею взять под стражу такого уважаемого человека. Нет, я не позволю такого неуважения к вам. Васильев увел Наталью, отец Павел ушел раньше. Исчезли сыновья Васильева. Остались только Ворошило с сыновьями, Ген Дашен с помощниками да гиляки– следопыты. Пристав окинул напоследок взглядом комнату, сказал благожелательно: