Муж есть муж

Я обмерла. Что произошло, почему они так кричат? Только бы Игнасио, или Вивет… От волнения, я перевернула Маленького химика, я поскользнулась на ферроцианиде калия, как сумашедшая, не выпуская ведра и метлы, скатилась вниз по лестнице, и оказалась посреди светского раута.

Из глубин Авгиевых конюшен я не слышала, как они подьехали. А ведь перед домом - настоящая Армада! Черный мамин лимузин с круглым трехцветным значком Сената, машина "Миди Либр" ( Газета, выходящая на юге Франции), машина Радио Монте Карло. Фотографы, молодые люди в джинсах, устанавливают микрофон под деревом Иисуса. Равье, мамин шофер, маленький, коренастый, одетый в республиканскую лазурь* ( игра слов: bleu roi - «королевская лазурь» в противоположность bleu republicain - республиканская лазурь), посасывает неизменную спичку, которую он прекращает жевать только под Марсельезу, в минуту молчания и цветного салюта.

Я все замечаю краем испуганного взгляда под сдвоенный крик мамы и Жана.

- Что с тобой, дорогая моя? У вас был пожар?- орет мама.

Я чувствую, что Жан разьярен.

- Браво, - цедит он сквозь зубы.

- Не фотографируйте мою дочь, - кричит мама удивленным журналистам. - Она сейчас переоденется!

Никто не торопится пожать мне руку. Я их понимаю! Я грязная!

Мама, не прикасаясь, увлекает меня внутрь дома. Сперва - душ… она следует за мной в ванную и вдруг я вижу что глаза ее полны слез.

- Мама, что с тобой?

Она улыбается. - Ничего страшного. - Она осторожно утирает слезы. Раз, и никаких следов…

- Что с тобой, мама?

- Ты знаешь, когда я возвращаюсь сюда, все воспоминания возвращаются вместе со мной… а потом я уже давно не видела Альбина… когда он только что вышел, мне показалось…

Ее голос ломается, она достает сигарету. Моя мама много курит .

Я вылезаю из своих лохмотьев и остаюсь неподвижная, голая и задумчивая. Это правда, Альбин похож на своего деда… это говорили уже, когда он был младенцем, это говорили, когда он был маленьким мальчиком, но сейчас мама впервые увидела молодого мужчину, с чертами лица молодого мужчины, которого она любила.

- Дорогая моя.., - говорит мама. - Моя дорогая, ты измотана… Они все уже загорели. А ты нет. Ты вся бледная. Хуже: у тебя серое тело. Ты была такая черная на пляже в Гро-дю-Руа, маленькая девочка… моя маленькая девочка.

Я принимаю душ не оборачиваясь

- Будь внимательна.

Я оборачиваюсь.

- Внимательна к чему?

- К своему счастью. Твой муж скоро станет известным дирижером…

- … и у него нет живота.

- И у него нет живота! Вот именно. Ты не могла бы получше причесаться?

Не могу. У меня грязные волосы. У моих волос идиотский вид. У меня серое тело. У меня серое сердце. Я спасаюсь в своей комнате и надеваю маленькое платье в цветочек . В окно я вижу Адмирала, он идет к нам пешком. Это ритуал, он всегда просит высадить его у вьезда в Фонкод. Он идет через виноградники, как шел когда-то давно, на заре юности, с Теодором. Только сейчас он опирается на палку. Железным острием он трогает ствол платана, отодвигает лист, находит кремовый, свежий шампиньон, катает кусок кремния. Он вдыхает запах земли, слушает жабу…

- Адмирал постарел, - говорит Сенатор, выдыхая дым через нос. - Это больно видеть…

Мальчишки бегут к нему и обнимают. Они очень милы. У него никого нет кроме нас. Крестный - старый рыцарь моей матери, ангел -хранитель памяти. Я вижу, что он достает бумажник… Альбин наклоняется к его уху… маленькая бумажка Альбину. Мы обе улыбаемся из окна. Крестный никогда не мог устоять перед латинским стихотворением, и мальчики это знают. Но если они учат Горация, Вергиллия и Овидия, то больше для того, чтобы доставить ему удовольствие, чем ради денег.

Мама смотрит на меня, гладит мои ужасные волосы.

- Я люблю тебя, - говорит она застенчиво.

Потом, без перехода, просит меня спросить у Равье о жене.

- Ему это доставит удовольствие. Ей будут удалять яичники…

- Опять!?

Я не знаю ни одной женщины у которой было бы столько яичников, как у М-м Равье.

Мама уже на лестнице, момент нашей близости закончися, мне остается только следовать за ней и пытаться делать хорошую мину в семейной обстановке: расслабленную, провинциальную и очень домашнюю, какой и должна быть мина при интервью Сенатора.

Я страдаю. Я чувствую себя уродливой со всех сторон.

На этот раз журналисты пожимают мне руку. Фотограф делает снимки Жана, щелк! перед маленькой Дианой в беседке, щелк! облокотившись на вазу из Андуза, щелк! - перед бассейнами с индийскими маками.

- У тебя усталый вид, - беспокоится Адмирал, обнимая меня. Потом он берет меня за руки. - Если бы ты знала, как я рад успехам Жана! Все говорят о нем!

- Fama volat - хитро констатирует Поль. И останавливает Адмирала у которого уже рука на бумажнике - О! нет, Адмирал, не за два слова! Не издевайтесь!

Миди Либр делает фотографию четырех поколений: мама, я, Вивиан и Вивет.

Четыре поколения! - кричит в восторге журналист, поднимая стакан, который Жан не прекращает наполнять “карфагенским”.