Муж есть муж

- ОЧЕНЬ, - ответила я.

- Она очень хорошо поет? - спросил Поль.

- ОЧЕНЬ.

- Это честь для папы, что она пришла?

- Очень большая честь!

- Так ты довольна?

Конечно, я довольна! Эти дети все время задают смешные вопросы !

Конечно, я довольна…

Хорошо, мы смогли пойти за стол. Свечи в канделябрах зажжены, свежий и жареный хлеб лежит в маленьких корзиночках, Сант-Круа-дю-Монт раскупорен…

Я позвала Игнасио и сказала ему кое-что на ухо. Он пересек террасу, где Ла Сангрия вытянулась теперь на качалке, обнимая мою дочь и моего мужа. Эти трое были так красивы, что хотелось, чтобы они запели.

Вивиан пила певицу взглядом. А Жан… мне казалось, что я его не видела месяцы, годы. Он светился. В нем пульсировала жизнь.

Я с порога дома наблюдала, как Игнасио остановился перед богиней и сказал:

- Стол накрыт, Мадам.

- Amore! Amore mio! - закричала она поднимая его на руки и покрывая поцелуями, на остаток вечера измазав его губной помадой.

Она взяла его руку, чтобы добраться до столовой, и испустила долгий вопль, увидев стол:

- И все вечера cosi?!

- Это праздник Ики, - объяснил Игнасио.

- Дорогой! “Праздник Ики!” 14 июля! "Республики"! ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕСПУБЛИКА! - Она приняла наше изумление за скромность и повторила: - Давайте, кричите! кричите! Не смущайтесь из-за иностранки! Франция - родина моего сердца! Давайте, ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕСПУБЛИКА!

- Да здравствует Республика!

Наше “да здравствует” было скорее вялым, но ее это не беспокоило. Она уселась и, обозревая приборы Великого Князя Старой России, в буквальном смысле слова облизнулась.

- Я не знаю, понравится ли вам это, - сказала я, поставив перед ней салат из трюфелей.

- Что это?

- Ломтики горячих трюфелей в ореховом масле с приправами.

Она попробовала, закрыла глаза, сделала красноречивый жест рукой и положила себе еще.

- Вам нравится? - спросил Жан.

- Мне все здесь нравится, - просто сказала она.

Потом она потребовала тишины, и до последней крошки трюфелей слышно было, как муха пролетит.

- Их всегда мало, - заметил Поль сокрушенно.

Ла Сангрия повернулась к нему:

- Когда ты приедешь ко мне в Рим, я угощу тебя белыми трюфелями.

Поль широко открыл глаза: “Когда ты приедешь ко мне в Рим…” Он больше не маленький мальчик на каникулах с семьей, он мужчина, которого одна из самых известных женщин мира только что пригласила к себе на ужин… в Рим… Он был красив. Он походил на своего отца. Он тоже существовал для нее. Он был весь к ее услугам.

Что до Альбина, я поймала во взгляде, который он устремил на брата, убийственный свет, должно быть горевший во взгляде Каина, когда тот оценивал разницу между дымом своей жертвы и жертвы Авеля. Но волшебница чувствовала такие вещи в тысячу раз лучше меня, в три улыбки она прицепила Альбина к своей колеснице. Она знала, как заставить себя любить. Она нуждалась в фимиаме вокруг себя так же, как нуждалась в плотной еде в своей тарелке. Она облизнулась на курицу с раками и наклонилась к Жану:

- Я как колибри! Я в день четырнадцать раз съедаю собственный вес!

Я редко видела, чтобы кто-нибудь более грязно обращался с раками. Локти на столе, крем на щеках, обсасывая пальцы, сплевывая панцыри… богиня стала богиней обжорства. Даже Игнасио удивился.

- Я могу все время есть, - разглагольствовала она. - Все время! И даже перед тем, как петь! Ах! Это рагу с бобами в Тулузе! Кислая капуста в Байрете! Однажды Дитрих сказал мне в Зальцбурге: Серафина (Смотри-ка, один из 10!) Серафина, ты не сможешь петь после всего этого пива! Если бы ты знал, Жан! Это ему тогда стало плохо! Я? Люди плакали! Превосходно!

Она рыгнула тоже превосходно, благовоспитанно произнесла “Scusate” и продолжила есть.

- Я еще люблю салат из чечевицы, - доверительно сообщила она Жану.

- Надо же! - сказал он с увлечением, будто она только что сообщила ему, что каждый вечер перечитывает Гете.

- Альбин! - позвала она, между двух жевков.

Какой талант! Она не была здесь и часа, а уже знала все имена. И когда она говорила “Альбин!”, она смотрела на Альбина, а не на Поля.

- Альбин!

Он уже стоял по стойке смирно.

- Ты возьмешь тарелку, сердце мое, ты кинешь на нее кусок курицы, краюху хлеба, стакан вина, ты пойдешь до границы владения, ты найдешь роллс…

- Роллс? - спросил потрясенный Альбин.

- Да, Роллс. Мой Роллс. Ты дашь поднос шоферу и скажешь ему, чтобы он ждал.

Я вмешалась в то что меня не касалось:

- Да нет же, что вы! Надо, его позвать, мы…

- Что? - покраснела она. - Я плачу ему, как бригадному генералу, этому бездельнику! И потом, кстати, я не стесняюсь: это мой брат.

- Я тоже пойду? - спросил Поль, растерянно поднимаясь.

- Нечего! - отрезал Альбин, у которого до сих пор поперек горла стояли белые трюфеля. - Роллс мой!

- Спасибо, дорогой, - проворковала Серафина так, будто мой сын был одним из ее самых интимных приятелей.

Не переставая жевать она взяла руку моего мужа в свои:

- Ах! мне здесь хорошо!

Потом совсем тихим голосом она сказала нам:

- Вы будете моей семьей!

Я буду La Mamma Сангрии…

Глухой шум: Игнасио рухнул на стол. Слишком поглощенная нашей блистательной гостьей, я забыла проследить за ним и теперь он храпел в стельку пьяный.