Мужчина апреля

Даже под слоем тонального крема и румян проступила естественная краснота. Белла изучала меня как маленькое ядовитое насекомое: можно топнуть и оставить мокрое место, но вдруг развопятся защитники природы? Экология в нашем обществе – главная сила.

– Как граждане, наделенные избирательным правом, мы имеем право выражать недовольство действиями тех, кто занимает выборные должности.

– Но не травить. Создание эмоционально-токсичной атмосферы, вообще-то, уголовное преступление.

– Посадите меня.

Мы обе понимали: даже одна-единственная неделя в трехкомнатной комфортной камере позволит Белле изобразить мученицу политической борьбы.

– Белла, все в порядке? – подняла кудлатую голову еще одна партийная соратница.

И еще одна, и еще. Теперь все, кто был в комнате, смотрели на меня, их глаза были похожи на мохнатых пауков. Мне стало не по себе.

Белла широко им улыбнулась и сделала знак рукой: все ОК.

– Чем еще вы угрожали ей?

Она с той же улыбкой повернулась ко мне:

– Угрожали? Н-нет. С чего вы взяли? Мы вообще ни при чем.

– Партнерша умершей…

– Я не исключаю, что кто-то слал министру сигналы.

– Кто-то? Не вы.

– Встревоженные граждане… И зря вы рисуете нас какими-то кровожадными чудовищами.

– «Финальная чистка», по-вашему, звучит не чудовищно? – возмутилась я.

– Мы выступаем за то, чтобы мужчины получили возможность и медицинскую помощь в добровольном уходе из жизни. А вы и такие, как вы, лишь продлеваете их бессмысленные мучения. Что, по-вашему, гуманнее?

– Убийство никогда…

Она опять надвинулась:

– Эвтаназия – дело добровольное. В этом весь смысл. С чего вы вообще решили, что мы против мужчин? Наоборот. Мы боремся за расширение их прав. В частности, права на добровольный уход из жизни. Очень странно, что министр гендерной интеграции этого не понимала. Вроде бы ее сфера деятельности. Еще этот ее МЕМО… Это же в чистом виде нарушение гендерного баланса! Давайте тогда и умерших женщин почтим! Всех! Как мы могли пройти мимо? Разве министр гендерной интеграции не должна была понять это сама? Почему надо поднимать шум из-за каждой мужской смерти? Делать ее общественным достоянием? Мы же вокруг женской смерти всего этого не устраиваем.

– От FHV женщины не умирают.

– FHV – продукт мужской цивилизации. Что посеешь, то и пожнешь.

– Я не ваш политический оппонент. Не трудитесь меня агитировать. Раз. И я занимаюсь делом кролика. Два.

Белла была мне противна. Внешностью, запахом, туфлями, пассивно-агрессивной манерой. Тем, как придвигалась ко мне, норовя сомкнуть вокруг меня руки, унизанные браслетами. Как постоянно дотрагивалась до меня будто невзначай – длинными красными ногтями. Но это еще не преступление.

Не заявить сразу же в полицию об угрозах было ошибкой Греты. И Айны. Я на миг представила Айну с коробкой дерьма в руках. Она бы это так просто не стерпела. Скорее бы надела эту коробку на голову Белле, после чего отсидела бы положенный срок за преступление против человеческого достоинства. Невозмутимая, как орлица в клетке.

Я двинулась к двери.

Голос Беллы за моей спиной зазвенел от злорадства.

– Вы не оставите мне свой номер? Вдруг я что-то вспомню! Я очень – очень! – люблю животных!

…Я выкатилась на воздух. И сначала просто дышала. Чтобы выветрить из легких, из гортани, из носа жгучий парфюмерный дух. Наконец мир снова стал пахнуть самим собой: весной, первыми листьями, ветром.

Зеленая громада министерства высилась позади меня, как гора, покрытая лесом. Садовницы в оранжевом уже было не видать, наверное, закончила работу на этой стороне здания.

Движения на набережной почти не было. Разгар рабочего дня. Все заняты. Издалека светился в сероватом дождливом воздухе неоново-желтый мужской комбинезон с черными шлангами. Фигура брела медленно. Дворник, вероятно: там, у его ног, ползет по асфальту робот, осушает лужи. Не гуляет же бедняга, в самом деле. Я задумалась: если вот этому дворнику предложить умереть сегодня же, что он сказал бы в ответ на наши жаркие дискуссии? Выбрал бы смерть? Сомневаюсь. Лучше такая жизнь, чем никакой.

Я сунула руку в карман за бумажной салфеткой, чтобы высморкаться. И пальцы мои окаменели. Нащупали в кармане что-то твердое и пушистое. Выхватила. Невольно вскрикнула. Отшвырнула.

На асфальт шлепнулась серая лапа.

Мороз продрал меня по позвоночнику.

Но я не повторю ошибку Греты и Айны. Я наклонилась. Длинные когти торчали из меха. Отрубленный край был странно желтоватым. Тусклым глазком глядела кость. Падалью не пахло.

Ужас и недоумение сменились злостью, от которой скрутило живот.

Я подняла кроличью лапу через бумажную салфетку. Обернула, сунула в карман.

Я им не Грета. Я это так не оставлю.

14.40

От злости я и не заметила, как домчалась до нашей конторы. Кое-как ткнула велосипед в стойку на парковке.

Женщины входили в лифт. Я пристроилась позади. Мне заулыбались, каждая кивнула. Все друг друга знают, хотя бы в лицо.

– Привет, Ариадна.

– Привет, Лера. – В упор не помню, из какого отдела, но мы всегда здороваемся и болтаем.

– Куда на ланч ходила?

– В парламент.

– Хорошая у них столовка?

– Вроде, – обтекаемо ответила я.

Одна из женщин обернулась: