Мужчина апреля

Он что, буркнул что-то и ей? Огрызнулся? Что стало последней каплей? Не знаю. Только Ника вдруг налетела на него с разбегу. И стала бить. Нет, не бить. Избивать – она была сильней. Он согнулся пополам и упал – она сбила его с ног. Пинала, яростно замахиваясь, носок туфли врезался в бока, в голову, в живот. Потом со всей дури ударила ногой сверху по груди. Я стояла, онемев. А может, я даже смеялась? От этой мысли меня обожгло стыдом. Когда мужчина перестал сопротивляться, Ника взбесилась еще больше, прыгнула ему на грудь, содрала с него маску и стала хлестать по лицу ребристым шлангом. Так ее и застала пара подбежавших патрульных полицейских. Они схватили Нику, оттащили. Она успела заехать одной из них по лицу, но чисто случайно, на этом она потом страстно настаивала. А вот о том, что избила незнакомого мужчину, даже не сожалела.

Визиты к ней в светленькую двухкомнатную камеру в Бутырской тюрьме я хорошо помню. Социализация Ники шла благополучно. Но два раза подряд тест на раскаяние пришел негативный. Это беспокоило Галину.

«Ника, – сказала я однажды, – ты понимаешь, что можешь остаться здесь на шесть лет? А то и на десять? – и накрыла ее руку своей (наверняка подсмотрела жест в кино). – Ты должна изменить свое отношение к тому, что произошло. Они хотят тебе помочь. Нам помочь». Ника с некоторым отвращением вытянула свою руку из-под моей. «Ты же не знаешь, что он сказал», – бросила она зло. «Что бы ни сказал! Это просто слова».

Кстати, тот мужчина умер. Не от побоев, конечно. Сломанный нос и пара сломанных ребер не в счет, они даже не проткнули легкие или печень. Он умер от FHV. Не надо было срывать с него маску, часто думала я бессонными ночами. Может, все бы и обошлось. Хотя Галина настаивала: агрессия есть агрессия. А что тот мужчина умер, так и бог с ним, все равно они мрут, как мухи.

Повинуясь новой привычке, проверила в приложении: розовый круг по-прежнему накрывал собой дом и сад Греты с прилегающими участками соседей. GPS-показания с чипа кролика так и не изменились. Я понадеялась на собаку: уж она-то сумеет что-нибудь унюхать.

Глава третья: Среда

7.30

Когда я проснулась, Ника, совершенно голая, стояла у окна спиной ко мне. «Начинается нормальный день», – счастливо вздохнула я, испытав прилив нежности к Нике: все снова по-старому. Она обернулась, улыбнулась и направилась к постели, протягивая ко мне руки. А в руках младенец. Я погладила мягкую круглую щеку. Он повернул голову и цапнул меня за руку. Я ойкнула, сделала вид, что смешно. Он сжал челюсти. По руке потекла кровь. Ника засмеялась. Я закричала, а младенец кусал все сильнее, под его острыми зубками хрустели кости. Я пыталась его оторвать и не могла. А-а-а-а-а…

– Ади! Ади! Прекрати, ты меня пугаешь.

Тут я проснулась по-настоящему. Ника сидела в постели и в ужасе смотрела на меня.

– Ади, ты в порядке? Кошмар приснился?

– Да, кажется, да… – Сердце продолжало колотиться, а взгляд шарил по Никиному плоскому животу. Пока еще плоскому…

– Что приснилось-то?

Я убрала волосы, прилипшие ко лбу:

– Не помню.

– Я вот всегда свои сны помню, – сказала Ника. – Правда, в них ничего интересного не происходит в последнее время.

«Может, и к лучшему», – подумала я. Что-то у меня и жизнь, и сны стали слишком интересными. Я скучаю по своей милой рутине…

– Ты помнишь, что у меня сегодня подсадка? – спросила Ника. На лице – подозрительность, недоверие, готовность разразиться упреками.

– В тринадцать тридцать, на набережной Коллонтай, в восьмом репродуктивном институте.

Ника как будто была разочарована моим правильным ответом:

– Не опоздай.

– Конечно. Я приду, не волнуйся. – Я погладила Нику по руке.

– Да я уже как-то перегорела. – Ника откинулась на подушку. – Ты права, чего рыпаться, все равно ничего не изменишь.

Мы помолчали.

– Какие планы на сегодня? – спросила Ника.

– Работать. Какие же еще?

– Что-то интересное?

– Пропал кролик. – Я вздохнула и закрыла глаза.

А был ли кролик? Мне уже казалось, что нет. Только лапа и осталась. Надо будет поговорить с лабораторией. А был ли мальчик? Увидела лицо Томми, почувствовала его горячие губы, движение его языка, прикосновение его рук к моим… Не привиделось же мне все это. Кто он, этот Томми? Кто он?

9.53

– Слушай, ну ты даешь! – сказала мне Катя вместо «привет», когда я позвонила в лабораторию.

– В смысле?

– Бера написала в отчете, что, согласно твоему заявлению, ты нашла эту лапу у себя в кармане.

– Мне ее кто-то подсунул.

– Ты уверена?

– В том, что не сама ее себе в карман сунула?! Более или менее.

– Не злись. Просто этой лапе лет двести по самому приблизительному анализу.

– Кать, ты не путаешь?

– Я могу спутать. Машина – нет.

– Двести лет?!

– Срок давности по делу точно истек, – засмеялась Катя. – Вернуть ее тебе?

Я покачала головой, меня передернуло.

– Нет, спасибо.

– Ладно, похороню вместе с другими медицинскими отходами.

– Кто может двести лет хранить отрезанную кроличью лапу?