Мужчина без чести (СИ)

А вот Эдвард есть. Откуда-то из недр памяти в самом дотошном на подробности изображении является его лицо. Оно взволнованное, оно – подрагивает. И на белой, как снег, коже отпечатался смертельный страх.

Эдвард что-то говорит. Как-то странно держит ее, прижав к себе, и что-то говорит. Требует, едва ли не срывающимся голосом. Конечно же, дрожащим. Но без слез.

С надеждой оглядывается… куда, зачем? И продолжает говорить то, чего Белла никогда не услышит.

Вокруг мелькают какие-то тени. Тени или люди?.. Важно ли. В ушах по-прежнему звучит голос Комочка. И он один по-прежнему слышен. Оглушает остальных.

Внезапно вспыхивает свет. Раз – и как из прожектора. Прямо по глазам, по голове. Больно… Комочек кричит громче.

Белла плачет вместе с ним. Плачет, потому что не знает, как и чем может помочь. Больше уже ничто не слушается – даже губы. Все тело бесчеловечно обездвижили, а сознание безжалостно вспороли, заставив слушать несмолкающие детские вопли. И теперь, в дополнение ко всему этому, еще и что-то холодное – ощущение всего мгновенье, но запоминается – касается низа живота. Того самого места, откуда…

А вот теперь и вправду темнота. Непроглядная.

*

Эта очень странная кровать. Она какая-то… правильная. Правильной формы, с четырьмя углами, с квадратными подушками и таким же квадратным одеялом. Оно легкое, тонкое, но, что странно, теплое. А подушка хоть и маленькая, но удобная – по размеру и положению головы. А вообще жестковато. И наволочка – синяя-синяя, аж до рези в глазах – неприятно шуршит от самого маленького движения.

Изучая новое место при помощи осязания и слуха, Белла подмечает, что тут так же тихо, как в злосчастной спальне до начавшегося безумия. Это пугает и успокаивает одновременно. Дает надежду, что, возможно, оно привиделось. Оно все.

Но больше ничего не определить. Все остальное – за гранью ощущения для людей, лишенных возможности видеть. Белла понимает это. Принимает. И послушно, даже в какой-то степени немного обреченно, открывает глаза. Веки тяжелые, но терпимо. На минут десять должно хватить.

Комната. Небольшая, аккуратно и минималистки обставленная, с квадратным окошком на правой стене, которое предусмотрительно прикрыто жалюзи. Пол здесь ровный и поблескивающий от скупого уличного света. Не ковер, не ковролин, не дерево. Возможно, линолеум. Сероватый.

Стены наоборот, как будто в противовес, выкрасили в голубо-зеленый. Особого соблюдения стиля нет, да и особого оптимизма тоже. Надо было покрасить – вот и покрасили. Зачем заморачиваться?

Кровать Беллы, небольшой стульчик возле нее и странное сооружение с проводами за спиной – все, что можно обнаружить в комнате. Хотя, если принять во внимание крохотную картинку какого-то мальчика в синей шляпе на стене, то есть еще и она. Правда, незаметная. Правда, бесполезная.

Вокруг никого нет и нет даже шагов снаружи, предвещающих чей-то приход, неслышно. Сплошная тишина и покой. Сплошное обволакивающее туманом ощущение брошенности…

Белла закрывает глаза и снова открывает, надеясь оказаться где-нибудь еще. У нее бывали сны, чтобы картинки сменялись на другие. Вот пляж на Коста-Дараде, а вот уже солнечный берег Сиде. Все бывает. Но сейчас не удается.

Только чертова комната.

Обращаясь к памяти, уставшей почему-то, как будто после бесконечной напряженной работы, девушка пытается найти хоть какую-то зацепку, как могла здесь оказаться. И что делать дальше. И чего дальше ждать.

И где Эдвард…

Однако память оказывается бесполезной. Вспышки, которые она дает, не помогают делу, а лишь путают. Белая ткань, неприятное приспособление из пластика, нарастающая боль внутри и чертов крик Комочка, который будет сниться ей в кошмарах. Он, по большей части, и вынуждает прекратить. Хватит!

Белла отчаивается. По-настоящему, так, что дрожат пальцы, а глаза жгут слезы. Все так тщетно, так глупо… отвратительное ощущение.

В этот самый момент, когда зачем-то глаза обращаются к поскрипывающим синим простыням, взгляд и находит ту самую «зацепку». Вполне очевидную.

На ее правой руке, обернутая пластырем на запястье, виднеется тонкая иголка с полупрозрачным проводком, уходящим вверх. А чуть выше, на законном вот уже шесть лет месте филатхи, пусто. Красной ниточки как не бывало.

Вот и вся правда: комната – палата, простыни – больничной койки, а неудобная сорочка – для пациентов, оставшихся на ночь. И капельница недвусмысленно подтверждает правду, вскрытую филатхой. О ребенке…

Белла тихонько вздыхает. Белла прикрывает глаза. Белла больше не сдерживает слезы, которые тут же, получив молчаливое дозволение, с неустанным рвением начинают течь по щекам.

Все-таки отсутствие правды – лучше. Как и отсутствие памяти. Было проще.

Девушке вспоминается колыбелька с сиреневыми динозавриками, игрушки по стенкам, балдахин и тепло большой детской комнаты; вспоминается пять белых тестов разных марок, на которых был один и тот же вердикт: две полоски. И незаметный бугорок на животе. Теперь плоском. Теперь – пустом.

Так бывает, да? Чтобы все так кончалось?..