Мужчина без чести (СИ)

Его ответ переполняет и без того полную чашу. Опасно накренившись при её вопросе, она с грохотом падает вниз при его ответе. Без права на спасение, хотя бы одной капли. Полностью. Алая жидкость заливает их обоих с головой.

Белла, по-прежнему держа ладонь у живота, за секунду оказывается у выхода из уборной, с силой сжав зубы. Мгновенье – и в спальне хлопает дверь.

В тот же момент его кулак ударяет об стену – трижды. Костяшки пальцев сбиваются в кровь.

Терпеть нет никакой мочи. Изгибаясь от боли дугой, закусывая губы и глотая горькую слюну с металлическим привкусом, Эдвард кое-как встает на ноги. Кое-как, напрягшись и приложив все силы, опять бежит. Отвращение к себе разъедает сознание. Осознание, что потерял Беллу, кислотой прожигает грудь. Может, и нет смысла бежать? Может, проще сдаться?..

Он всерьез думает об этом в тот момент, когда на дверях по стенам – уже не останавливается, уже лишь бежит, не дает себе даже права оглянуться и подумать, как бы притормозить, – мелькают короткие сценки всех ссор за их брак. Однажды – с битьем посуды. Однажды – с ором. Однажды – с выпивкой. Все мелькают и мелькают картинки, где Белла плачет, где кричит на него, а где, наоборот, утешает и прижимает к себе, успокаивая. Все хорошее, что делала, все хорошее, что смогла сделать, все, чем помогла, – пробегает перед глазами. И кнопки «стоп» у этого видео не предвидится.

Заключающим эпизодом, помогающим мужчине принять решение, становится повторение его недавних слов – прошло едва ли восемь часов – «Тебе лучше уйти». И хлопок двери.

В тот же самый миг, как слышит их, он останавливается. Останавливается и резко, всем телом, забыв про боль, поселившуюся в каждом его уголке, оборачивается. В упор смотрит на чудовищную тень, подбирающуюся ближе с каждой секундой.

Конец…

- Эдвард! – не его крик. Не его, потому что к звуку своих за последние десять минут он уже привык, уже различает их. Когда тень-чудище, оказавшееся, разумеется, Пиджаком, делает слабый толчок, переводя дух, он кричит со стонами, на более высоких нотах. А когда, ускоряя темп, насильник врывается в него с недюжинными силами, кричит низко и с хрипами, задыхаясь. Пытку не остановить, а потому все, что остается, различать звуки. Его сопение, и тяжелое дыхание, и свои болезненные, ни к чему не приводящие мольбы о пощаде. Бессловесные. Выраженные криком.

- Эдвард! – повторяется крик. Громче даже, чем в прошлый раз. Это не Пиджак, хотя мог быть он. Но он называет его «мой мальчик», а не по имени. Он не знает его имени. А оно знает…

- Эдвард! – третий, довершающий раунд. Вместе с ним едва заметный холодок ощущается на спине. Его… гладят?

Перепугавшись, Эдвард, заорав громче, подается назад. Только вместо одной упругой и твердой поверхности, причиняющей боль, там теперь другая. Она больше. Она шире. И от неё никак не уйти.

Он так резко садится, что миллион иголок, скользнувших вниз, вызывают слезы. И не одну-две слезинки, как бывает. А каскад. Целый водопад слез – за секунду.

- Эдвард… - опять, но уже нежнее. Уже голос другой, уже более сдержанный, более тихий. Не мужской. Это не мужской голос, нет.

Невесомость, в которой он находится, пустое пространство, которое так ненавидит из-за возможности Пиджака менять позу, сменяется объятьями. Жаркими и тесными, но объятьями. От этих рук не пахнет ни алкоголем, ни потом. В них нет даже нотки его парфюма, который он успел заметить за вонью. И мусорных баков, и вообще запаха улицы в них нет. Они пахнут ванильным мылом…

- Не надо так, не надо, - уговаривает голос, пока руки прикладывают его голову к чьей-то груди и гладят по волосам, по коже, - я здесь, милый, я здесь…

Каллен несдержанно стонет, прижимаясь к своему спасителю крепче. Ваниль постепенно выбивает ненавистный алкоголь из легких. С ванилью проще дышать.

- Это просто сон, gelibter, этого не было… - то ли то, что она называет его тем словом, который знает только один человек на свете, то ли потому, что сразу же за произнесенным утешением наклоняется и целует в подбородок, как утром, но Беллу он узнает. Мгновенно.

- Ты…

- Я, - на её губах улыбка, - здесь только я, Эдвард.

- У-ушла…

- Нет, - легонько мотнув головой, она отметает его предположение, - я тебя не брошу.

На последнем слове голос вздрагивает. Да так, что даже ему заметно.

- Ты не… не оста… не останешься, - всхлипы мешают говорить. Мешают как следует говорить.

- Останусь, - бесспорно, безропотно и честно. Белла ни на мгновенье не сомневается. – Я с тобой, ничего не нужно бояться.

«Я помогу…»

«Мы справимся…»

«Так не хочешь?»

Как же сильно он ненавидит воспоминания, Господи! Как же сильно желает все подчистую забыть! Напрочь. Напрочь, раз и навсегда. Как жаль, что это невозможно…

- Прости меня, - на Эдварда накатывает такое отчаянье, что спрятаться или укрыться от него где-нибудь, или хотя бы задушить – никак невозможно. Только гореть. Гореть, вариться в нем – и все. И никакой более перспективы. До самого последнего уголька.