Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга первая

После смерти жены, перечитывал Акутагаву. Пытался понять, что заставляет писателя, столь пессимистически воспринимающего мир, тщательно готовящегося к самоубийству, заниматься литературным творчеством. Почему для него столь важно рассказать нам о себе.

Внятного ответа так и не нашёл.

Показалось, что у писателя очень жёсткий взгляд на людей, что его тяготит «невыносимая тяжесть бытия»[130], что он устал от мужских страстей, что они показались ему разрушительными, что ему не хватило мягкого, женского, то ли в самом детстве, то ли когда стал взрослым.

Это и назвал маскулинностью, в патологической его форме.

Женскими, «феминными» воспринимаю такие произведения Кавабаты как «Танцовщицы из Идзу», «Весёлые девушки из Асакусо», «Снежная страна», «Стон горы».

Но эта «феминность» совершенно не европейского толка.

Здесь нет женского протеста, нет попытки стать вровень с мужчиной, нет невидимых пут, которые следует разорвать.

Женщина здесь антипод самурайского духа и его продолжение («своё-другое», сказал бы Гегель[131]).

Самурайский дух это непреклонность и безоглядность поступков, исключающих какую-либо слабость, когда невозможно снизойти даже до служения «прекрасной даме»[132].

Женщина у Кавабаты сама податливость, мягкость, пластичность. Она носитель природно-телесно-космического начала. Я бы сказал, носитель метафизической женственности, как самурай носитель метафизической мужественности.

Именно в этом смысле Кавабату воспринимаю как «женского писателя», у него принципиально нет ничего социального, даже куртизанок он не защищает, не сочувствует им, вместе с ними отдаётся почти неуловимой «лёгкости бытия» (феншуй?[133]). И настроившись на такое восприятие, превратившись в чувствительнейший прибор, писатель в состоянии услышать мимолётный, причинно не мотивированный стон женщины, созвучный стону горы.

Кавабата в этом смысле продолжатель традиций женской японской литературы[134], «женской» не только по именам авторов, но и по духу.

Такое вот пространное вступление, к двум мои миниатюрам, написанным в студенческие годы (уже более 50 лет тому назад?!), в подражание Акутагаве.

Понимаю, такой пьедестал, такие имена, и такие две скромные миниатюры. Смешное несоответствие. Согласен, но это несоответствие и есть мой опыт, которым собираюсь поделиться. И не только в этой главе.

Никаких особых художественных достоинств в миниатюрах не нахожу, но они удивляют меня предчувствием, предмыслием будущего моего интереса к гендерной теме. В них зародыш моей будущей «гендерной чувствительности», в которой готов признаться без ложной скромности.

Остаётся привести эти давние мои миниатюры.

Первая.

«Смотрю из окна моей квартиры. На углу стоят двое юношей. Один что-то с пафосом рассказывает другому. Оба смеются. Тот, кто слушал, уходит. Потом приходит она. С девушкой он другой, мягкий, нежный.

Я долго думаю, кого он обманывает. Девушку или друга».

Вторая, ещё более краткая.

«Вечером она пришла к нему. Потом ушла.

Ему казалось, что внутри у него всё засыпано пеплом».

Не могу удержаться, чтобы не привести недавнюю миниатюру, которую написал лет десять тому назад.

«Моя сказка.

Домик за городом. Мы с женой одни. Раз в две недели приезжают дети. Проводим целый день вместе. Потом они уезжают.

Мы ничего не спрашиваем об их делах».

Можно было бы назвать миниатюру «Моя несбывшаяся сказка».

…такие гендерные «мы»

Как только и до наших мест добралась гендерная тема, многие подхватили. Разве мы хуже других, лучше. Только бы суметь правильно рассказать о себе. Чтобы и другие могли нами восторгаться.

И началось коллекционирование наших национальных женских образов.

Героическая Бурла хатун в столь же героическом национальном эпосе «Китаби Деде Коркут»[135].

Мужественная Фитне в поэме Низами Гянджеви[136], с быком на плечах, посрамившая самого шаха.

Блистательная поэтесса Хуршуд Бану Натаван[137], ещё в XIX веке с успехом игравшая в шахматы с приезжими знаменитостями.

Знаменитая Момине хатун, имя которой обессмертил монументальный мавзолей, построенный в её честь[138].

Благотворительница Набат ханум Ашурбейли[139], которая построила нашу главную мечеть – Тезе пир.

Дерзкая Мехсети Гянджеви[140], откровенные стихи которой могут смутить не одного мужчину, даже в наше время.

Яркая сначала азербайджанская, потом французская, писательница Ум-аль Бану (Банин)[141].

И ещё множество других.

Агабейим Ага[142], Фатма ханум Кямина[143], Шахнигяр ханум, Гамарбейим Шейды Гарабаги[144].

В советское время образы эмансипированных женщин в драматургии Джафара Джабарлы[145]

Героиня Джафара Джабарлы, Севил, героиня одноимённого фильма, и прообраз азербайджанки сбрасывающей чадру, запечатлённый в скульптуре, которая стоит на одной из городских площадей[146]

И это только часть огромного списка, который мы готовы были представить миру.

Но это всё история. Есть чем гордиться, и сегодня.