Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга первая

В самом начале XXI века мы оказались на странной развилке, которая ведёт не только к Европе, к европейской жизни, к европейскому типу мышления, как об этом мы часто заявляем, но и вспять, в советское время, и ещё дальше, в досоветское время, не только ко времени Ахмед бека, не только ко временам Гасанбека Зардаби, Мирзы Фатали[252], Мирзы Джалила[253], Сабира[254], Алибека Гусейнзаде[255], многих других, а назад, в некую полуреальную, полупридуманную вневременную патриархальную идиллию, где все должно быть строго ранжировано, в том числе отношения между мужчиной и женщиной.

И, на мой взгляд, развилка, на которой мы сегодня оказались, развилка историческая, когда с одной стороны, полное беспамятство, – это не преувеличение, если вспомнить, что мы за каких-то 10–15 лет умудрились разрушить нашу градостроительную жемчужину, Ичери шехер[256], её теплый уют и наивную простоту, произвели в ней евроремонт то ли в стиле «а-ля националь», то ли в стиле «а-ля ориенталь», и никак не можем остановиться.

И это касается не только Ичери шехер, многого другого.

А с другой стороны, ещё живо, ещё стучит нам в висок то, что произошло совсем недавно, во времена, когда Ахмед бек писал своих «Женщин по исламу и в исламе» Произошло всего-навсего с дедушками наших дедушек, с бабушками наших бабушек, они ещё не стали нашими далёкими предками, они и есть мы (пока?!), мы с ними в одном времени, их голоса прорываются к нам не из толщи веков, а из нашей мятущейся памяти, мятущейся под грузом нашего советского и постсоветского беспамятства.

Услышим ли мы их? Способны ли ещё услышать?

…наша «чужая история»

Мы по привычке относимся к собственной истории как к чему-то, что должно с одной стороны воспитывать патриотизм, а с другой стороны утереть нос другим народам.

Аналогично нашей «философии истории», мы относимся к нашим великим писателям или великим мыслителям.

Мы можем проходить их в школе (если проходим), можем покупать их книги (если покупаем), мы можем знать их имена, с ложным пафосом доказывать, какие они великие, огорчаться, что в отличие от других народов, не умеем пропагандировать собственные достижения и пр., пр.

Но – давайте честно признаемся – они нам не интересны, тем более, если другие народы не высказывают к ним своего восторга. А не интересны они нам по очень простой причине, они «живут» в стороне от нас, или мы живём в стороне от них.

Мы живём без них, мы не понимаем, что такое вести с ними диалог, мы не понимаем, что прошлое, если речь идёт об историческом прошлом, не остаётся окончательно позади, не отделено от настоящего китайской стеной.

Мы не понимаем, что если даже Ахмедбек даже не наш современник, то наш собеседник, и мне трудно до конца разобраться, то ли, в качестве собеседника, он нас обнадёживает, то ли не может скрыть своей печали.

То ли он нас просвещает, то ли не боится шокировать, понимая, что иначе, как без шоковой правды, выздоровление невозможно.

…такое фантастическое виртуальное ток-шоу

Так уж случилось, что практически параллельно с текстом Ахмед бека, читал две другие работы:

статью Юсифа Везира Чеменземенли[257], «Фактическое положение азербайджанской мусульманки» (напечатана в Киеве, в 1913 году);

и воспоминания Банин (Ум-аль Бану Асадуллаева)[258] «Кавказские дни»[259].

В своей статье Чеменземенли раскрывает уничижительный смысл таких привычных слов как «qadın», «zənən», «övrət»[260].

Банин, которая пишет о том же самом времени начала XX века, о своей большой «богатой, но не благородной семье», о жизни этой семьи, в которой схлестнулись старые и новые традиции, о своей бабушке, властной хозяйке большого дома, которая была уверена, что все беды от проникновения в азербайджанскую жизнь «христианских традиций».

И читая эти три текста практически одновременно, я представил себе, что это зеркала, которые, если прибавить современное зеркало, взаимопроникают и просвечивают друг друга. С другой стороны, я представил себе такое фантастическое виртуальное ток-шоу, где по одну сторону искусственно возведённой стены, мы, особенно те из нас, кто любит рассуждать о национальной ментальности в отношении к женщине.

А по другую сторону, Ахмед бек, Чеменземенли, Банин

…можно расширить этот список, к примеру, за счёт трёх наших женщин, которые заслуживают того, чтобы «присутствовать» в нашей жизни:

Ганифа ханум, жена Гасан-бека Зардаби,

Гамида ханум, жена Мирзы Джалила,[261]

Сусен ханум, жена Ахмед бека Ага оглу[262]…

Представим себе, что мы ведём диалог о «мусульманской женщине», о её судьбе в прошлом и настоящем, о том, хорошо это или плохо, что женщина постепенно лишается покровительства мужчины и разрушает монополию мужчин практически на все виды деятельности, вправе ли мужчины сохранять монополию даже на мысли женщины.

Боюсь, диалога не получится.