Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья

Корабль с аргонавтами, на котором плыли Ясон[208] с Медеей, никак не мог причалить к острову Крит, который охранялся бронзовым человеком по имени Талос[209]. У него была одна-единственная вена, которая проходила от лодыжки до шеи и затыкалась бронзовым гвоздём. По Аполлодору аргонавты убили его так: Медея опоила Талоса травами и внушила ему, что сделает его бессмертным, но для этого ей необходимо вынуть гвоздь. Она его вынула, весь ихор[210] вытек и гигант умер.

Дочерей Пелия Медея убедила, что они могут превратить своего старого отца в молодого человека, если разрежут его на части и бросят в кипящий котёл. Они ей поверили, поскольку она продемонстрировала свои способности, расчленив на части и воскресив козла. Но воскрешать Пелия она не стала, скорее всего, решила поиздеваться над дочерьми Пелия.

Медея – коварная волшебница в границах женской судьбы и этим многое сказано.

…Медея и Елена Прекрасная

Медею как женщину вожделеют, её домогаются, сам Зевс не способен избежать её чар. Но её домогаются совсем не так, как домогаются Елены Прекрасной. Медея полный антипод Елены Прекрасной, она родилась не под сенью Афродиты, Эрос не посылает в неё свои стрелы.

Елена Прекрасная может позволить себе быть невозмутимой, расслабленной, и в этом смысле она гармонична, в этом смысле ею восторгается сам Гомер. Медея ни секунды не даёт покоя ни себе, ни окружающим, в ней постоянно клокочут страсти, которые разрушительны для каждого, кто попадает в её орбиту.

Тяга к ней как наваждение, как проклятие. Как правило, в результате этой тяги кого-то приходится убивать и расчленять на части.

Можно подумать, что Ясон её предал, и только в ответ на это предательство Медея решилась на своё страшное отмщение. Во многом, это действительно так. Во многом, но не во всём. Мы же не знаем, какой она была в любви, может быть после этой любви Ясону хотелось убежать от неё и больше не возвращаться.

Может быть, это и есть причина, остальное – следствие.

К Елене Прекрасной хочется вернуться, даже после того, как она убежала с другим мужчиной, хочется вернуть счастливые дни любви как блаженства. Ведь в ней нет ни капельки «Лилит».

От Медеи убегают, чтобы не возвращаться, в какой-то момент прозревая, что она, прежде всего, «Лилит». Прозревают, если даже не знают, кто такая «Лилит» и какая опасность в ней содержится.

…Медея у Еврипида

Среди художественных воплощений образа Медеи выделим трагедию Еврипида, и фильмы Пьера Паоло Пазолини[211] и Ларса фон Триера[212].

Древнегреческая трагедия это, прежде всего, Эсхил[213] и Софокл[214], в их творчестве трагедия стала трагедией, в их творчестве звучит трагическая нота из духа музыки. В художественном отношении трагедии Еврипида знаменуют кризис и разрушение жанра трагедии. Об этом свидетельствует несоответствие мифологической формы и содержания, в которое проникают мотивы психологии человека в границах обыденной жизни.

«Медея» Еврипида начинается со смутного предощущения беды. Кормилица в смятении, она знает Медею, догадывается, как та может поступить и намеревается спрятать детей. Настроение кормилицы задаёт общую тональность трагедии, не более того. Еврипид не собирается искать метафизические основы характера Медеи, главное для него психологические мотивы поступков женщины, которая бросает вызов окружающему её миру.

«Обид не переносит
Тяжёлый ум, и такова Медея».
«Вы души её гордой и дикой,
И охваченной гневом бегите…»
«Чересчур умна Медея – этим ненавистна
Она одним, другие же,
Опасною считают её дерзость».

Если древние греки, по словам Ницше «не знают стыда», то Медея – классический грек. Если будет необходимо, она разрушит самые основы жизни, чтобы утолить свою страсть.

Медея в отчаянии воскликнет и если употребить музыкальный термин, её слова должны прозвучать силой в пять, десять «форте».

«Ты, смерть, развяжи мне жизни узлы —
я её ненавижу…»

Она ненавидит «узлы жизни», в которых столь много мелочного и корыстного. Она их развяжет, если не сможет развязать, то подобно Александру Македонскому[215], разрубит, но никогда не смирится.

…как никогда не смирятся, если не смогут развязать, разрубят ценой собственной жизни, ненавистные им «узлы жизни» Гедда Габлер и Анна Каренина…

Даже когда Еврипид обобщает, он остаётся в границах земной жизни человека. Он задумывается о судьбе женщины, в которой кипят яростные страсти, о которых мужчина даже не догадывается, но, то ли по наивности, то ли по неведению, пытается удержать женщину в границах удобной для него «пристойности».

«Да, между тех, кто дышит и кто мыслит,
Нас, женщин, нет несчастней. За мужей
Мы платим – и не дёшево».

«…Робки мы,