Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья

И вид один борьбы или железа
Жену страшит. Но если брачных уз
Коснулася обида, кровожадней женщин
Не сыщете вы сердца на земле».

Ясон действительно не в состоянии понять Медею, по мнению которой детей сгубил «недуг отцовский». Он возражает «моя рука не убивала их» и искренне удивляется – сама наивность – «из ревности малюток заколоть…»

…любой мужчина, практически любой, как известно, исключения лишь подтверждают правила, не просто согласится с Ясоном, он сочтёт, что такова жизнь, такой была, такой будет, и с этим давно пора смириться, а Медея просто урод, исключение из правил…

На что Медея произносит свою сакраментальную фразу, в которой сожаление перерастает в вызов, а горечь смешана с сарказмом и даже жёлчью:

«Ты думаешь – для женщин это мало?».

Есть над чем задуматься. И, если хватит воображения, почувствовать ледяной ужас перед этим «мало?».

Медея Еврипида не безумна, в ней нет патологий. Она всем пожертвовала ради Ясона, оставила Родину, похитила у отца золотое руно, стала преступницей, и когда на чужбине, среди чужих людей, она оказывается брошенной, она сильная, умная, способная заглянуть в мрачную бездну, понимает, что стала изгоем и такими же изгоями станут её дети. И тогда она решается нанести Ясону удар такой силы, который хоть в какой-то степени уравновесит тот удар, который нанёс ей Ясон, не задумываясь о последствиях. Она убивает невесту Ясона и собственных детей. И не стоит удивляться, что в её мщении нет ни капельки сострадания. В ситуации, в которую её загнал Ясон, она не имеет права на слабость и мягкосердечие, за которые поплатился сам Ясон.

Существует мнение, что Лилит является первой феминисткой на земле, первым борцом за права женщин, той силой, которой страшится большинство мужчин. Феминистки даже называют Лилит своим символом. Не знаю как Лилит, но, на мой взгляд, первый феминисткой следует назвать Медею и совсем не по той причине, что она борец за права женщин. Она показала мужчине, что не следует недооценивать женщину, что она способна нанести ему адекватный удар.

И что пора понять, с ней необходимо считаться.

…Медея у Пазолини

Пьер Паоло Пазолини не только крупный художник, но и крупный теоретик. Исторический цикл фильмов Пазолини это не экранизация в традиционном смысле слова, это своеобразная культурно-историческая рефлексия.

Для Пазолини целостная европейская или западная цивилизация

…не знаю, насколько он отождествлял её с историей мировой цивилизации…

ограничивается эпохой Возрождения, но у неё есть предыстория, прежде всего, античность. Античность не только смысловая и духовная предтеча западной цивилизации (общераспространённый взгляд), но и предвестие её будущего распада. Это во многом объясняется тем, что античность несёт в себе много архаического. Античность очень непосредственна (по-детски?) и глубока в одно и то же время, архаическое в ней не просто следы, которые можно отыскать, а, говоря современным языком, вызовы архаики, на которые античность отвечала на всём протяжении своей истории.

В этом смысле Медея у Пазолини это своеобразный языческий обряд жертвоприношения собственных детей в угоду богам, а поступок Медеи это не поступок конкретной женщины какой бы она не была (сильной, волевой, вероломной), а проявление животной, безрассудной мести, идущей из архаических времён, которое наиболее отчётливо проявляется в женской природе.

И если в историческом контексте «Медея» Пазолини выражает безысходность и пессимизм состояния «после революции»[216], что было свойственно европейской интеллигенции в конце 1960-х годов, то эта безысходность в смысловом (скорее, то же мыслечувство) контексте закольцовывается с архаическими ритуалами, которые часто нам представляются безрассудными и жестокими.

Не знаю, распространял ли эти мысли Пазолини на чувство любви, но если то, что происходило между Медеей и Ясоном назвать «любовью», то она как раз соединяет в себе цивилизованное и варварское, нежное и жестокое, стремление защитить, оберечь другого, и нанести ему удар под дых, может быть, просто убить.

Такова натура человека, которую не способна до конца переформатировать ни западная, ни какая-либо иная цивилизация. И можно согласиться с одним из Интернетовских авторов:

«Медея для Пазолини – это последняя истинно трагическая фигура, которая посмела вступить в открытый поединок с роком и с самой смертью, взяла на себя личную ответственность за содеянное. И есть особая закономерность в том, что её роль сыграла в данной ленте великая певица Мария Каллас[217], придав образу дополнительное величие и подлинный трагизм».

Каллас в роли Медеи статуарна, минимум жестов, минимум мимики: подлинное внутреннее достоинство не нуждается во внешних проявлениях. Его способно передать (если способно?) выразительное человеческое тело в целом, но не мимика лица.