Возможно, в натуре мужа была прирождённая склонность к хозяйственным делам. Считается, что не мужское это дело, но в реальной жизни многие мужчины любят заниматься домашними делами.
Возможно и другое, самое напрашивающееся. Просто он очень любил жену и детей. Хотел, чтобы они жили в достатке, ели досыта, спали на чистых простынях. После стольких лет лишений, что ещё можно пожелать близким людям.
Все, знавшие поэта, признавали, что это был очень твёрдый и ясный человек. И этот твёрдый и ясный человек страстно желал для своей семьи уюта, покоя, мира, счастья. Можно ли упрекать его за это.
Ничего необычного не было и в покорности жены. Сколько женщин, предпочитают молчать, на всё соглашаться. Если муж добровольно взвалил на себя бремя хозяйственных забот, пусть, ради бога. Всё равно у неё останется много другой работы по дому, убрать, постирать, накормить детей.
Она знала и другое, даже его друзья признавали, что спорить с ним было безнадёжно, он никогда не соглашался с другими. Поэтому она никогда не спорила, никогда его не упрекала, даже когда он выпивал лишнее, что случалось в последнее время всё чаще и чаще. И на вопросы других просто отвечала: «так сказал муж», «так решил муж».
Можно допустить и другое: не было у жены поэты прирождённой склонности к хозяйственным делам. Считается, что женское это дело, но в жизни многие женщины ненавидят домашнюю работу. Древние греки, как и во многом другом, были весьма прозорливы. Они создали своих богинь, как бы напоминая, что в каждой женщине не могут быть все богини сразу. Не может в неё вместиться, и Гера[656]
, властная жена, не чуждая хитроумным уловкам, и Афродита[657], богиня любовной страсти, и Афина[658], вечная девственница, обучившая людей разным ремёслам, и Гестия[659], богиня домашнего очага. Какая богиня была в жене поэта, сказать трудно, но не Гестия, не Гера, не Афина, не Афродита. Какая-то иная богиня, которую греки не успели придумать.А может быть, всё дело в том, что тяжёлое прошлое не проходит даром. В сопротивлении материалов есть такое понятие, «предел упругости». До этого предела, нагрузки не страшны, снимешь нагрузки, материал полностью восстановится. Всё меняется, когда нагрузки превышают «предел упругости», в прежнее состояние возвратиться не удаётся. Остаётся остаточная деформация в виде рубцов и трещин. Начинается процесс разрушения, хотя материал не сразу обнаруживает свою ломкость.
Точно также и у людей, огромные лишения, долгие годы унижения, затравленности, не проходят даром. Они за пределом человеческого «предела упругости». Остаются рубцы, которые рано или поздно дают о себе знать. Мы или страдаем от этих «рубцов», не будучи в состоянии от них излечиться. Или пытаемся убежать от той жизни, в которой получили эти рубцы.
Наш поэт позже вспоминал, что в лагере у него не было даже брюк, и когда их перегоняли через какой-то город он шёл по городским улицам в одних кальсонах. Такие унижения забыть невозможно, они напоминают о себе вновь и вновь. Естественно, что хочется компенсировать эти тягостные воспоминания постоянной заботой о близких, чтобы не было у них нужды, чтобы никогда не пришлось им в одних кальсонах по городским улицам.
Но при этом естественная забота о близких может превратиться в мелочную опеку, в нелепое мельтешение, которое как раз мешает близким спокойно принять заботу о них. Как не парадоксально, в подобных случаях, чем больше стараешься, тем хуже результат.
Возможно, годы лишений, нищеты и для жены поэта не прошли даром. Остались рубцы, которые нет-нет, но давали о себе знать. Она не скандалила, не жаловалась, но душа её потеряла упругость. Её всё меньше радовали житейские заботы мужа, достаток, чистые простыни.
Что явилось причиной этой её надломленности?
Что ей мешало после стольких лет лишений отдаться спокойному течению размеренной, благоустроенной жизни?
Вопросы, вопросы, вопросы без ответов.
Житейская мудрость в таких случаях выносит свой безапелляционный приговор «с жиру бесится» (хотя это «с жиру» в разных случаях означает разное). Но разве можно сытого человека попрекать тем, что он забыл голодные годы. Или обвинять детей в том, что они забыли, чем пожертвовали ради них родители.
Есть другая, столь же «глубокая», житейская мудрость: «значит, не любила». Как будто «нет» сегодня исключает «да» вчера. Такой вот своеобразный Платон[660]
в житейском изложении: есть некая идеальная модель «любви», по-видимому, хранящаяся в стороне от нас всех (на небесах?), которой и измеряются наши любови и любовишки.