Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Он не был моим братом, он был моим господином. Я не был его братом, я был его слугой, его батраком, я был пылью под его ногами…

И ещё рассказывал дядя.

«…Когда умирала наша мать, она спросила нашего отца:

– Может быть, я была тебе плохой женой, прости меня, отпусти мои грехи!

Знаешь, что ответил наш отец, сын мой, ответил своей жене, нашей матери?!

– Ты не была мне женой. Ты была опорой нашего чахлого дома, ты была нашей водой, нашим хлебом?

Ты не была женщиной!..

Женщина должны быть женщиной, сын мой, а не опорой, или чем-то иным, водой, хлебом, прочим?!

…А вот твоя мать была женщиной, сын мой! Она была женщиной!

Когда падали на неё лучи солнца, лицо её светилось, когда ветер овевал её платье, оно шелестело. Мы боялись на неё взглянуть, боялись, что от наших взглядов лицо её запачкается, покроется сыпью, ранами.

Такой женщиной была твоя мать!

…Не будем спрашивать, почему дядя Муслима, вдруг заговорил о женщине, если говорить о ней бесстыдство. Из любого правила бывают исключения, тем более, если речь идёт о женщине, которая была женщиной…

…А было время – продолжал дядя Муслима – мать твоя жила в крайней бедности. Она была сиротой, живот пуст, ноги разуты, волосы не расчёсаны, глаза тусклые. Собака, и та не захочет лизнуть.

А вот твой отец увидел в ней женщину, ведь он был не собакой, а волком, «джанаваром», а у «джанавара» должен быть зоркий взгляд, чтобы не упустить свою добычу.

Все говорили, что же, понятно, почему он выбрал именно эту женщину, сирота, не будет лишних расходов, для него будет женой, а в доме будет служанка.

Они ошиблись, сын мой, она стала для него женой, но не стала служанкой.

Она стала госпожой в доме, она стала «ханум».[939]

И я был первый, кто стал ей прислуживать.

И все мы забыли время, когда она была сиротой, когда была голодна, когда была разута, когда у неё был неприглядный вид. У любого спроси, не вспомнит было ли то время. Но все мы помнили, не могли забыть, как светилось её лицо, когда падали на него лучи солнце, как шелестело её платье, когда овевал его ветер.

Все мы из одного села. Нас сразу можно отличить от других. По походке, по взгляду, по манере говорить, или по другим приметам. Мы сразу узнаём друг друга. Никогда не ошибаемся.

И твой отец был из нашего села. До тех пор, пока был он человеком. Он сам знал это, внутри себя, внутри внутри себя, внутри внутри внутри себя, но знал.

А знаешь, почему он так мучил своих сельчан, потому что хотел выдавить из себя, то, что сближало его с другими сельчанами, хотел выдавить из себя то, что делало нас похожими друг на друга.

Он и выдавливал из себя с помощью кнута, с помощью пинка, с помощью кулака, выдавливал из себя эту походку этот взгляд, эту манеру говорить. Потому что он не хотел видеть в этих людях самого себя, каким он был вчера, много лет назад.

И он успокоился только тогда, когда выдавил из себя человека этого села, скормил им «джанавара», которым постепенно становился.

Твой отец был из нашего села, но твоя мать, будто никогда и не была человеком нашего села. Неизвестно по каким причинам, как это могло случиться, как это оказалось возможным.

Какие могут быть на это причины? Кто может объяснить?

Она была другой, вот и весь ответ.

Стоило ей взглянуть на нас, как проходила наша боль, как стихал наш гнев. Да что там человек, стоило ей дотронуться до камня, камень терял твёрдость, становился мягким как воск.

Потом случилось то событие, которое и перевернуло твою жизнь. Сделало тебя сиротой.

Из районного центра приехали уполномоченные. Они искали зерно, которое могли припрятать, не сдать государству.

И нашли припрятанное зерно у твоего отца.

Знаешь, что он сказал тем, кто нашёл у него припрятанное зерно?

– Я припрятал его специально для ваших поминок!

А что это было за зерно, скажу я тебе. Ни одного здорового зёрнышка не было, мерзко копошились в нём насекомые, вот и всё зерно.

Отец твоей сидел на арбе, запряжённой быками. На ней его должны были увезти. Он сидел на арбе, пристально смотрел на нас всех, на молодых и старых, на мужчин и женщин, на собак и кошек. Смотрел и не отводил глаз.

Может быть, хотел в наших глазах увидеть человека, которым он когда-то был. Может быть, по другой причине.

– До тебя нам дела нет, ханум – сказали твоей матери – кем бы он ни был, собакой, волком, «джанаваром», он твой муж. Поступай, как знаешь, хочешь, отправляйся с ним, хочешь, оставайся.

Отец твоей сидел в этой арбе. Все сельчане собрались вокруг. А мать твоя стояла рядом, но никто не смотрел в её сторону, никто, ни старый, ни молодой, ни женщина, ни ребёнок.

Твоя мать стояла рядом, думала о чём-то своём. То ли о муже, который сидел на арбе, то ли о тебе, сыне своём, совсем крошечным, который был у неё на руках.

Но как только арба тронулась, мать твоя вдруг закричала, побежала за арбой.

Как она побежала, Бог ты мой, как она побежала. Побежала за своим «джанаваром».

Так они и уехали, сын мой. Куда уехали?

Откуда мне знать, в Сибирь, в Ашхабад, в Ардебиль или в Мазандаран[940], откуда мне знать, куда они уехали.