Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Пытаясь отгородиться от той, которая там за забором, недостижимая, недоступная, ты начинаешь возводить каменный забор. Так камень за камнем. Чем больше искушение, тем выше забор. А здесь, по эту сторону забора проходит твоя жизнь, унылая, постылая. Дядина дочь, амигызы, становится твоей женой. Когда это произошло, как произошло, ты даже толком не помнишь.

Назвать это интимностью, или как-то иначе, язык не поворачивается, даже до поцелуя дело не доходило. Всё обыденно, уныло и постыло. Родились дети, вернее один ребёнок, остальные покинули этот мир, уже в утробе матери. Потом жена заболела, что-то произошло с кровью, дурная кровь. Пришлось ставить пиявки. Они высасывали дурную кровь, сами погибали. Жена так и не выздоровела. Умерла.

Ты решил, что мир, наконец, от неё освободился.

Что мир ожил.

Кто же виноват? Она за забором, недостижимая, недоступная. Те, за невидимыми заборами, чьё присутствие постоянно отравляет жизнь. Дядин сын, через могилу которого не переступишь. Ты сам, потому что ты не «киши», не волк, не «джанавар».

А может быть, она, дядина дочь, безмолвная, бессловесная, которая смирилась, которая не женщина вовсе, с чего бы это в ней поселилась сначала эта пустота, а потом болезнь, с чего бы это у неё так распухли ноги, руки, губы, вены.

С чего бы это вдруг, не успела умереть, как птицы зачирикали, куры закудахтали, мир стал благоухать.

Только вот горечь никак не проходит, хочется плакать, и уйти из этого села, уйти в другой мир, уйти в другие миры.

Теперь другой ракурс, который хочу сконструировать. Иначе поставить оптику. Иначе поставить свет. Получится иная история, если хотите, иная притча. Возможно, писатель об этом ракурсе и не думал. Но художественный текст живёт своё самостоятельной жизнью. И автор не имеет монопольных прав на её интерпретацию.

Жила была девочка. Обычная девочка, возможно, весёлая, озорная, бойкая, возможно, задумчивая, молчаливая, смирная. Мы о ней мало что знаем, даже имени не знаем, но во всех случаях обычная девочка.

Росла наша девочка в селе, поэтому с ранних лет приходилось таскать воду, доить козу, чистить хлев.

А по вечерам наша девочка наверно грезила о прекрасном принце, или как он там назывался в сказках их села. Может быть, не было этих сказок, может быть, село это жило без этих сказок, без этих грёз о прекрасном принце? Так не бывает, страшно даже представить себе подобное, бабушка должна была рассказать, не было бабушки, мать должна была рассказать, не было матери, подружки должны были рассказать, не было подружек, сама должна была придумать, собственную сказку.

…помните «Ангела за моим столом», помните Дженет Патерсон Фрейм, помните её рыжеволосую копну волос, как солнце на голове, помните её грёзы, помните разговоры девочек из Новой Зеландии, спрятавшихся в траве от посторонних глаз.

Забыли, снова прочтите опус о «Пианино»[956] в настоящей книге, вспомните, сравните…

Всё равно без грёз не могло быть, не могло быть и без прекрасного принца, как бы он не назывался, каким бы не представлялся.

А рядом с этой девочкой рос мальчик. Мальчик как мальчик. Нет не обычный мальчик. У него не было родителей, он с детства вырос у них дома.

Они были как одна семья.

Брат? Нет не брат, амиоглу это не брат. Сколько у них в селе подобных браков, амигызы и амиоглу, кузинные браки были нормой не только в их селе.

Мальчик рос рядом с ней, здоровый, сильный, сирота, амиоглу, кузен. Почему бы не он, чем хуже принца. И профессия уважаемая, каменщик, с голоду не умрёшь.

Грёзы, грёзами, но ведь не только грёзы. По ночам, когда во дворе выл ветер, внутри горел очаг, трещали дрова, под одеялом было так жарко, грех не грех, приходилось высвободить одеяло, освободить ногу, а он лежит рядом ближе к двери, протягивает руку, накрывает одеяло, а потом не убирает руку, грех, пусть грех, а она не сдвинется с места, чтобы не спорхнула эта рука, как испуганная птичка.

Днём она будет становиться девочкой, хлопотать по дому, таскать воду, доить козу, чистить хлев, а по ночам, возможно тщательно вымыв свои ноги, ждать этих волшебных прикосновений…

Потому он уйдёт на фронт, уйдёт вместе с её братом, в один день, они будут вместе провожать, невеста её брата, она его, амиоглу, что из того, что он ничего не сказал на прощание, молодые люди такие стеснительные, слова не дождёшься, то, что как-то по особому смотрит на невесту брата, не стоит придавать значение, с мужчинами подобное случается, он же вырос в их селе, никогда не нарушит принятые здесь правила жизни.

Самое трудное для неё началось в тот день, когда он вернулся с фронта.

Брата уже не было в живых, невеста уже была свободна, кто знает, что он решит, кто знает, как он решит.

Она пристально смотрела на него, пристально смотрела, он ничего не говорил.

Пришли женщины, наведать брата, нет кузена, амиоглу, она приносила чай, она же была в этом доме за хозяйку.

Потом они все ушли. Она ждала, он молчал.