– Тебе недостаточно получить все общие деньги, – не сдержалась она. – Ты еще и секатор для стрижки изгороди стащил! У тебя ведь и сада больше нет!
– Тише, пожалуйста, – предупредил судья.
– Мне не нужен никакой секатор, можешь забрать его…
– Тише, ПОЖАЛУЙСТА! – рявкнул судья.
Адвокат перешел к следующей теме, а я все пытался поймать взгляд Мэдди и беззвучно, одними губами, сообщить, что вчерашние ножницы принадлежат ей – могу даже купить ей новые, если захочет. Но она и смотреть в мою сторону не желала.
Тестирование моей памяти вошло в новую фазу: наша совместная жизнь и пропорциональность вклада в нее с обеих сторон.
– Мистер Воган, вы пытаетесь утверждать, что, будучи работающим человеком, участвовали в воспитании детей в той же мере, что и ваша жена?
– Сомневаюсь. Во-первых, когда они возвращались из школы, я все еще был на работе.
– Именно так, – многозначительно подтвердил он. – А вы пытались хотя бы подсчитать, сколько времени занимались детьми? – И театрально продолжил, якобы припоминая, что входит в обязанности родителя: – Забирали их из школы? Помогали делать уроки? Готовили и кормили? Водили в кружки и в бассейн? Вы оцениваете свой вклад в сорок процентов этой деятельности, тридцать или фактически он равнялся нулю?
– Ну, трудно сказать
Я нервно оглянулся на своего адвоката, возмущение на лице которого означало, что он лично являлся свидетелем многолетних вечерних купаний и чтения сказок на ночь.
– Справедливо ли утверждать, что не занимайся ваша жена домашней работой так много, вы не смогли бы столько времени уделить своей профессиональной карьере?
– Полагаю, вы правы…
Мэдди вскинула голову.
– То есть вы согласны, что пропорция семьдесят на тридцать неверно отражает количество оплачиваемой и
– Ну конечно, это неверно. Думаю, пятьдесят на пятьдесят было бы абсолютно справедливо. – И я посмотрел прямо на жену. Она выглядела абсолютно ошарашенной.
Повисло неловкое молчание, нарушаемое только безумным жужжанием мухи между рамами. Я даже немножко пожалел, что здесь нет журналистов и огромного, заполненного публикой зала; в этот момент должны были раздаться аплодисменты, переходящие в невнятный гул, который вынудил бы судью звонить в колокольчик и взывать: «Тишина в зале!» Но адвокат Мэдди впал в полный ступор. Беднягу будто запрограммировали только возражать и отрицать, он попытался выдавить пару слов, но безуспешно. Тут мой собственный представитель почувствовал, что пора вмешаться. Он встал:
– Ваша честь, адвокат ответчика подсказывает нужные слова моему клиенту Решение, безусловно, исключительно в ведении суда – после того как мы уже заявили свои требования о разделе в соотношении семьдесят на тридцать. – И нервно махнул мне рукой, заставляя заткнуться.
– Оказывается, мистер Коттингтон, вы и ваш клиент явились в суд, даже не договорившись заранее о том, чего требуете.
«Ага, мистер Коттингтон, – подумал я. – Так вот как зовут моего адвоката».
Я испугался, что судья рассердится, но, кажется, он, напротив, несколько оживился – дело хотя бы немного вышло из накатанной банальной колеи. Формально напомнив обеим сторонам о важности предварительной подготовки и решив отложить решение данного вопроса, пока не будут урегулированы остальные детали, судья шептался о чем-то с пугающе толстым клерком, а я продолжал стоять навытяжку. Я был абсолютно уверен, что поступил правильно, но ноги все же предательски подрагивали.
И вот тут, в предельно нервной ситуации, во мне проснулось первое негативное воспоминание. Мэдди злобно бранила меня, а я орал в ответ. Я даже почувствовал, как во мне вскипает обида от того, что она беснуется из-за такой ерунды, как батарейка в системе пожарной сигнализации. Новое воспоминание было не совсем четким, но очевидно, что спор разгорелся, потому что я, видите ли, «подверг семью опасности», вынув батарейку из пожарной сигнализации, чтобы вставить ее в фонарик на своем велосипеде.
–