Мужчина в колготках

Мама стала спускаться к ней из вагона. Перрон был очень низкий, а на ступенях — изморозь. Мама поскользнулась и упала, а бабушка, растерявшись, попыталась ее поднять и неудачно потянула. Итог — тазобедренный перелом со смещением. Конечно, ее сняли с поезда и отправили в больницу, надолго.

В это время мой отец загулял и ушел из семьи. Он сначала даже не хотел ехать за мамой, чтобы привезти ее домой, в Коряжму, с загипсованной ногой. Бабушка, конечно, провела с ним воспитательную работу, и он все же приехал. Всю обратную дорогу они молчали.

У матери слезы-сопли, ходить не может, потому что гипс по бедро, муж от нее уходит и даже переезжает в другой город с другой женщиной. В это время ломаюсь я. И приезжаю — еще один калека. Пытаюсь поговорить с отцом, мол, что ты творишь? Ты видишь, что с нами произошло?!

Он отвечает:

— Я ничего не могу сделать…

— Тогда ты мне больше не отец.

Потом, когда я стал старше и получил собственный болезненный и иногда горький опыт в делах сердечных, я, конечно, понял, что он действительно не мог тогда по-другому. И даже как будто не услышал этих страшных слов от меня.

* * *

И вот — приехал я, переломанный, домой. Отец ушел, мама — на костылях, ходить почти не может. Я — лежу в корсете. Обстановка в доме, конечно, нервная.

Единственным человеком, который нас поддерживал в этот непростой момент, была моя любимая 72-летняя бабулечка Маня (Мария Михайловна Вяткина, мамина мама).

Готовила, стирала, помогала нам с мамой доползать до туалета. Она юморная была, говорливая, но если что не по ней — могла и матом. Любила под настроение выпить 50 грамм водки и пела частушки. Так она нас развлекала. Пекла мои любимые шанежки («шаньги» — северное блюдо, из теста с разными начинками. — Прим. ред.) с картошкой, посыпала сверху толокном…

О том, что произошло у матери с отцом, не обмолвилась ни разу.

И только благодаря бабушке, ее энергетике этот период прошел как-то более-менее ровно, спокойно. Она буквально на своих плечах вытащила нас из этой катастрофы.

* * *

Отец уехал в Усть-Илимск, сопровождаемый проклятьями некоторых родственников. И надолго пропал из нашей жизни. Потом выяснилось, что женщина, с которой он уехал, через месяц умерла. Ходили какие-то слухи, что она была не очень хорошим человеком, и мать у нее как-то странно, неожиданно умерла, грибами ее, что ли, отравили… Но я в это не вмешиваюсь, судить не буду. Я ее видел только на фотографии.

Так отец остался в Усть-Илимске, один. Назад дороги нет, все мосты он порушил. А ведь вообще-то он хороший мужик был. Про таких говорят — «Бог его поцеловал». Общительный, любвеобильный, он со всеми моментально находил общий язык, мог говорить на любые темы. Яркий был очень, и, конечно, я — в него.

Как-то в Усть-Илимске, уже после того, как умерла та, с которой он уехал, папа заболел гриппом и пошел в поликлинику. А там женщина-врач. Разговорились. Оказалось, что она в это время тоже отходила от житейской драмы: у нее муж погиб в автокатастрофе, осталось шестеро детей. Они с папой полюбили друг друга и прожили душа в душу 25 лет (с моей мамой папа прожил 20)!

Когда все старые обиды забылись, я снова стал общаться с отцом и его новой женой Валентиной. И даже в 1993 году привез их всех (вместе с моей мамой) на мой первый сольный концерт, в концертный зал «Россия».

Они сидели все втроем в первом ряду. Папа — посередине. А я в образе Бабкиной поил их чаем в своем номере «Конфетки-бараночки». Папа плакал от счастья. После концерта поехали все ко мне домой — я тогда только-только купил комнату в коммуналке. Все спали вповалку, на полу, на каких-то одеяльцах, в окружении моря цветов, которые мне подарили на концерте. Так я их подружил. И потом они общались всю жизнь. Я даже был в Усть-Илимске, у них в гостях.

Я простил своего отца. Конечно, ему надо было тогда потерпеть, поддержать нас с мамой. Подождать два-три месяца, поднять нас на ноги. Но у него, как говорят, вожжа под хвост попала, ему надо было сегодня и сейчас. И в этом смысле я — в него. Может быть, поэтому я его и простил.

Мужик-то классный. И отец, и дед любящий… Был.

Артист «Пескоструев», картошка и абрикосовый ликер

Со своей женой, Галиной Михайловной Хайрулиной (сейчас она Пескова, как и моя дочь Даша), я познакомился на пороге. Можно сказать — на входе в новую жизнь.

Это было 4 сентября 1984 года. Когда я более-менее восстановился после травмы, стало понятно, что цирковая карьера для меня навсегда закончена. И я решил попробовать себя в театре. Самый близкий театр к Коряжме был в Котласе. Туда я и поехал.

Открыл дверь служебного входа драмтеатра и буквально нос к носу столкнулся с ней: огромные глаза, распущенные пшеничные волосы ниже попы. Типаж такой же, как у актрисы Натальи Белохвостиковой. Красотка. Ясно, что прима.

Я обалдел, промямлил:

— Здравствуйте…

Она смерила меня надменным взглядом, кивнула.

— Мне бы к директору как-то…

— Входите, налево и по лестнице, на второй этаж.

Отчеканила и ушла.