Мужчины без женщин

– Как я вас понимаю! – сказал он.

Кафуку пристально смотрел в глаза Такацуки. Тот в ответ бросил на него краткий взгляд, но затем отвел глаза.

– Понимаете? Вы о чем это? – тихо спросил Кафуку.

Бармен принес свежую порцию виски со льдом и заменил разбухшие от влаги картонные подставки. Кафуку дождался, когда он уйдет, и повторил вопрос.

Такацуки подыскивал ответ. Во взгляде его читалось легкое смятение, и это не ускользнуло от собеседника: Кафуку предположил, что его одолевает острое желание в чем-то признаться. Однако Такацуки усмирил это внутреннее чувство и тихо сказал:

– Нам не дано в точности понять мысли женщины. Вот что я хотел вам сказать. Кем бы она ни была. Я думаю, дело совсем не в слепом пятне. Если то, о чем вы говорите, – слепое пятно, считайте, что мы все живем с таким же. Поэтому не стоит себя корить.

Кафуку, подумав над его словами, ответил:

– Но это же все абстрактно?

– Разумеется, – признал Такацуки.

– Я сейчас говорю о себе и моей покойной жене, и не хочу, чтобы все просто-напросто сводилось к абстракции.

Такацуки надолго умолк, затем сказал:

– Насколько я знаю, ваша супруга была действительно прекрасным человеком. Разумеется, из того, что знаю я, а мне не известна и сотая часть того, что знали о ней вы, – даже при этом могу сказать с уверенностью: вы должны быть благодарны судьбе за те двадцать лет, что прожили вместе с такой прекрасной женщиной. Я сейчас говорю от всего сердца. Как бы партнеры ни понимали друг друга с полуслова, как бы горячо ни любили, чужая душа – потемки. Заглядывать туда бесполезно, даже если очень сильно нужно – только горя хлебнешь. Другое дело мы сами: надо лишь постараться, и этого будет достаточно, чтобы разобраться в себе досконально. Выходит, нам, в конечном итоге, необходимо сделать одно – прийти к душевному согласию с самими собой. И если нам действительно хочется увидеть других, нет иного способа, кроме как приглядеться к себе. Вот что я думаю.

Казалось, эти мудрые слова идут из самой глубины души Такацуки, от самого сердца. Пусть на краткий миг, но туда открылась потайная дверца. Одно несомненно – он не лукавил: не того полета птица. Кафуку, ничего не ответив, посмотрел на Такацуки. Тот на сей раз взгляд не отвел, и какое-то время они сидели, уставившись друг другу в глаза, словно искали там, в их глубинах, след потухшей звезды.

На прощание они опять пожали руки. Когда вышли на улицу, моросило. Такацуки, подняв ворот бежевого плаща и не раскрывая зонтик, скрылся в темноте, а Кафуку, как обычно, разглядывая некоторое время правую ладонь, думал о той руке, что ласкала обнаженное тело жены.

Однако в тот вечер ему не было горестно. Он только заметил себе вскользь: «Странное ощущение. Хотя что здесь странного?.. Ведь это просто тело, – убеждал он сам себя, – то, что когда-нибудь станет кучкой маленьких костей и праха. Наверняка должно быть что-то поважнее».

Если то, о чем вы говорите, – слепое пятно, считайте, что мы все живем с таким же. Эти слова долго не выходили из головы Кафуку.

– Вы с ним после этого еще долго дружили? – поинтересовалась Мисаки, уставившись на вереницу уходящих вдаль машин.

– С полгода выпивали пару раз в месяц, встречаясь в каком-нибудь баре. А потом – как отрезало, и я перестал отвечать на его звонки. Сам тоже не приглашал. Со временем и он звонить перестал.

– Ему это, наверное, показалось странным?

– Пожалуй.

– Поди обиделся?

– Еще бы.

– Почему вы так вдруг перестали с ним дружить?

– Потому что в том спектакле отпала необходимость.

– А раз пропала необходимость в спектакле, не стало и потребности в друге?

– Поэтому тоже, – ответил Кафуку. – Но есть и другая причина.

– Какая?

Кафуку долго молчал. Мисаки с неприкуренной сигаретой в губах мельком поглядывала на него.

– Если хочешь курить, кури, – сказал Кафуку.

– Не поняла.

– Говорю, сигарету можешь прикурить.

– А крыша? Она ведь закрыта.

– Плевать.

Мисаки опустила стекло и потянулась к прикуривателю. Сделав большую затяжку, прищурилась от наслаждения и, задержав дым в легких, медленно выдохнула за окно.

– Курение – смертельно, – сказал Кафуку.

– В таком случае жизнь тоже смертельна, – ответила она.

Кафуку засмеялся.

– Есть и такое мнение.

– Кафуку-сан, я впервые вижу, чтобы вы смеялись.

«А ведь, пожалуй, так и есть, – подумал Кафуку. – Я сам забыл, когда последний раз смеялся не на сцене».

– Уже давно хотел тебе сказать, – произнес он вслух. – Если присмотреться, ты славная девушка. И никакая не страхолюдина.

– Спасибо. Я тоже себя такой не считаю. Просто у меня неправильные черты лица. Как у Сони.

Кафуку с легким удивлением посмотрел на Мисаки.

– Ты прочла «Дядю Ваню»?

– Слушала-слушала день за днем отрывки вашей роли, да к тому же невпопад, и стало интересно, о чем вся история. Я тоже могу быть любопытной, – сказала Мисаки. – «О, как это ужасно, что я некрасива! Как ужасно! А я знаю, что я некрасива, знаю, знаю…»[10] Печальная пьеса, да?