Мужчины без женщин

Я согласился. Ведь действительно, о таком я слышал впервые. А когда позволил себе заметить, что Токай в этом смысле был единственным в своем роде человеком, Гото закрыл ладонями лицо и бесшумно заплакал. Было видно, что он любил врача всем сердцем. Мне хотелось утешить юношу, но что я, по сути, мог сделать? Вскоре он успокоился, вынул из кармана брюк белоснежный носовой платок и вытер слезы.

– Простите! Позволил себе слабость.

– Оплакивать человека – разве это слабость? Особенно если он дорог и умер…

– Спасибо. От ваших слов немного отлегло, – произнес Гото и, достав из-под стола чехол ракетки, протянул мне. Внутри была ракетка для сквоша «Black Knight». Новая модель. Дорогая. – Токай просил передать. Он заказал по Интернету, но когда эта модель поступила в продажу, сэнсэю уже было не до сквоша. Тогда он велел подарить ее вам, господин Танимура. Незадолго до кончины к сэнсэю на время вернулось сознание, и он успел оставить мне несколько поручений. Одно из них – касательно ракетки. Пользуйтесь на здоровье.

Я поблагодарил и принял ракетку. А заодно поинтересовался, что стало с клиникой.

– Временно не работает, но вскоре либо закроется, либо будет продана со всем оборудованием, – пояснил он. – Предстоит передача дел, и некоторое время потребуется моя помощь, а чем заняться после, я пока не решил. Мне тоже пора побыть наедине с собой. До сих пор прийти в себя не могу.

Я пожелал ему оправиться от потрясения и найти свой путь. На прощание он сказал:

– Танимура-сан, простите за бесцеремонность, но у меня к вам большая просьба: поминайте, не забывайте сэнсэя. Он был чистой души человеком. И, мне кажется, единственное, что мы можем делать ради усопших, – это помнить о них как можно дольше. Но одно дело сказать, а другое – помнить, не забывая. И обратиться с такой просьбой можно далеко не к каждому.

– Так и есть, – ответил я. – Хранить память о тех, кто нас опередил, не так просто, как может показаться. Обещаю вспоминать о нем чаще.

О чистоте души врача Токая судить не мне, но одно могу сказать точно: в каком-то смысле он был человеком неординарным и заслуживал память о себе.

На прощание мы пожали друг другу руки.

Вот потому, ради памяти о докторе Токае, я и пишу эти строки. Для меня самый действенный способ не забывать – значит писать, оставляя на память страницы. Ради доброго имени всех персонажей я незначительно изменил их имена и названия мест, а все остальное почти так и было на самом деле. Хорошо, если мой рассказ когда-нибудь прочтет юноша Гото.

С именем доктора Токая у меня связано еще одно воспоминание. С чего начался разговор, теперь не припомню, но однажды он поделился со мной своим взглядом на женщин в целом.

По его личному мнению, женщины от рождения наделены особым независимым органом, отвечающим за ложь. Что, где и как лгать – каждая решает для себя сама. Однако все без исключения женщины в какую-то минуту, причем зачастую – очень важную – непременно лгут. Конечно, они лгут и по пустякам, но не это главное: в самый ответственный момент они лгут без колебаний и стеснения. При этом большинство из них даже не краснеет и не меняется в голосе.

Делают они это непроизвольно – ими самовольно манипулирует тот независимый орган. Поэтому их не мучает совесть, и спят они, за исключением редких случаев, крепко.

Он говорил на редкость четко. Я это прекрасно помню. И в целом не могу с ним не согласиться – за исключением конкретных нюансов. Полагаю, мы достигли одной и той же, причем не очень приятной вершины, вот только взбирались разными, присущими каждому из нас тропинками.

Перед смертью он наверняка безо всякой радости признался себе в том, что не ошибался в собственных взглядах. Нечего и говорить, мне очень жаль доктора. Я с прискорбием оплакиваю его кончину. Видимо, он был готов к тому, чтобы умирать, отказавшись от еды и мучаясь от голода. И физически, и морально муки куда нестерпимее, чем можно себе представить. Но вместе с тем, – какой бы ни была та женщина, – я в чем-то завидую его глубокому чувству, ради которого он решился свести свое существо к нулю. Если бы он захотел – продолжал бы прежнюю изощренную жизнь, сумел бы довести ее до совершенства. Мог бы флиртовать с несколькими подружками одновременно, пить ароматный пино-нуар, играть в гостиной на рояле «My Way» и наслаждаться амурными делами в разных уголках большого города. Несмотря на это, он влюбился так, что не мог ничего есть, открыл совершенно новый для себя мир, увидел невиданный ранее свет, а в результате обрек себя на путь смерти. Пользуясь словами Гото, «стремился к нулю». Какая жизнь стала для него в истинном смысле счастливой? Или же настоящей? Об этом я судить не могу. Судьба, постигшая доктора Токая с сентября по ноябрь, мне – как и юноше Гото – оставила уйму неизвестных.