Мужчины без женщин

Я продолжаю играть в сквош, но после кончины Токая переехал и поэтому тоже сменил спортивный зал. В новом месте стараюсь выбирать партнеров из инструкторов. Приходится доплачивать, но мне, если можно так выразиться, спокойнее. Ракетку, подарок Токая, почти не использую. Хотя бы потому, что она для меня слишком легкая. И стоит мне ощутить в руке эту легкость, как перед глазами непременно всплывает его истощенная фигура.

Стоит пошевелиться ее сердцу, и мое ему вторит. Будто две лодки на одном канате. И захочешь разрубить, да подходящего ножа нигде нет.

Теперь мы понимаем – он привязался к неверной лодке. Но разве можно это утверждать так просто? Сдается мне, примерно так же, как та женщина лгала с помощью (возможно) независимого органа, доктор Токай – конечно, в другом смысле – любил, тоже при помощи своего независимого органа. То было неуправляемое, неподдающееся его собственной воле воздействие. Услышав от меня об этих событиях, вы легко можете скривиться с понимающим видом. Но если бы не вмешательство органа, способного подтолкнуть наши жизни к вершинам или же сбросить на самое дно, заставить сомневаться или грезить радужными мечтами, временами водить по грани смерти, наша жизнь наверняка стала бы пресной и блеклой. Или закончилась простым каскадом изощренных трюков.

О чем думал, что представлял себе Токай на краю выбранной им по своей воле смерти, конечно, не узнать. Но как бы сильно он ни мучился, в последний момент, пусть на короткое время, смог прийти в сознание, которого хватило, чтобы завещать мне ракетку, которой он не успел попользоваться сам. Может, он хотел тем самым что-то сказать. Может, в свои последние минуты он нашел ответ на вопрос: «Что я собой представляю?» И захотел мне это сообщить. Кто знает?

Шахразада

После каждого соития с Хаба́рой она рассказывала ему увлекательную, загадочную историю. Совсем как Шахразада из «Тысячи и одной ночи». Разумеется, отрубать ей, как в сказке, с рассветом голову Хабара не собирался (да и она, собственно, до утра ни разу у него и не осталась). Просто она так хотела и рассказывала ему разные истории – вероятно, старалась скрасить бытие Хабары, вынужденного жить уединенно. Хабара полагал, что не только ради этого – или, пожалуй, даже сверх этого, – ей нравилось душевно поговорить, расслабленно лежа в постели после близости с мужчиной.

Хабара назвал эту женщину Шахразадой. При ней он это имя не произносил, но в своем дневничке, который вел изо дня в день, после ее посещений делал пометку: «Шахразада». И вкратце – чтобы никто, в чьих руках вдруг окажется дневник, не понял смысла – записывал суть ее истории, поведанной ночью.

Хабара не знал, быль ее истории или сплошной вымысел, или они выдуманы частично, а все остальное – чистая правда. Явь и грезы, меткие наблюдения и домысел – все хаотически смешивалось в них, стирались всякие границы. Поэтому Хабара просто и наивно слушал ее истории, не задумываясь, стоит верить своим ушам или нет. В конце концов, какая ему разница, говорит она правду, лукавит или несет откровенную чушь.

Так или иначе, своим мастерством рассказчицы Шахразада могла взять слушателя за душу. Она умела говорить на любую тему, и в ее устах любая история приобретала особый оттенок. Все было идеально: интонация, паузы, развитие сюжета. Пробудив интерес, она, умышленно поддразнивая слушателя, заставляла его обдумывать услышанное, строить догадки, и только затем, улучив момент, давала то, что он желал получить.

На удивление действенно – пусть и на время – заставляла она слушателя позабыть об окружающей реальности. Начисто, будто влажной тряпкой со школьной доски, стирала обрывки цепляющихся за память неприятных воспоминаний, заботы, о которых хотелось позабыть. «Мне что, этого мало? – думал Хабара. – И разве не это нужно мне теперь больше всего?»

Шахразаде исполнилось тридцать пять. Она была на четыре года старше Хабары, по сути – домохозяйка, но с дипломом медсестры: иногда при необходимости ее вызывали на работу. У нее было двое детей, учились в младших классах. Муж работал в какой-то обычной компании. Их дом находился в двадцати минутах езды на машине. По меньшей мере, так объяснила сама Шахразада. Вот и (почти) все, что известно о ней. Проверить ее слова Хабара, конечно, не мог. Хотя не видел даже причины для сомнений. Имени своего она не назвала, лишь уклончиво сказала: «Зачем тебе знать, как меня зовут?» И была права. Для него она была Шахразадой, и это его вполне устраивало. Женщина, в свою очередь, ни разу не назвала Хабару по имени, хотя знала его наверняка, но старательно уклонялась, чтобы не произносить, – словно боялась совершить неверный поступок, способный навлечь беду.