Егор после некоторых колебаний — я это почувствовала — произнёс:
— Я сказал им недавно, что они ещё узнают, кто такая Марина!
Я взяла его за руку и машинально отметила: все ногти целы.
— Знаешь, Егор, — сказала я, гладя его ладонь, — не стоит никому ничего доказывать. А если тебе неприятно слушать ворчание бабушки с дедушкой, так и скажи: мне неприятно это слушать.
— Так я им так и сказал! — Он повернулся ко мне. На лице была безнадёжность.
— Прямо так и сказал?
— Да! Я сказал: бабушка, мне неприятно слушать, что ты говоришь про папу и Марину! А бабушка сказала… такую глупость сказала… — Он снова отвернулся в окно. — Раньше, говорит, ты хоть на нормального ребёнка был похож. Я говорю: а почему это я сейчас ненормальный?
Егор опять смотрел на меня — уже с возмущением на лице.
— Потому что, говорит, раньше ты хулиганить умел, как нормальный ребёнок, а теперь интеллигентничаешь много. — Егор ждал моей реакции. — Они думают, что вы меня затюкали!
Я обняла его и прижала к себе.
— А может, я и в правду, тебя затюкала? — Я засмеялась.
— Не, ну вы скажете!.. — Егор всё ещё кипел возмущением. — Раньше они мне говорили… тебя в дурдом нужно отдать, говорили… а теперь, значит, когда я себя веду нормально, я всё равно ненормальный!
— А ты бабушку с дедушкой обнимаешь?
— А-а… их обнимай, не обнимай… Никакого толку. Они даже обниматься не умеют правильно. Бабушка тискает меня, как маленького и сюсюкает, а дедушка хлопает по спине, как будто я лошадь… — Это было сказано Егором спокойно, без чувств, словно он смирился с положением вещей, которого не изменить.
— Я с тобой не согласна! Если бы в этом не было никакого толку, зачем бы люди тогда обнимались?… А они обнимают, как умеют…
— Обнимаются только те, кто любит друг друга.
— А вы разве не любите друг друга?
— Я-то люблю… А они… Это не любовь… — В голосе Егора снова слышались нотки безнадёжности, очень взрослые нотки.
— А что, по-твоему, любовь? — Осторожно спросила я.
— Любовь?… — Он смотрел в окно. — Любовь это то, что никогда не проходит.
Я боялась спугнуть ход его мысли и молчала. И снова поймала в зеркале взгляд Андрея.
Егор, казалось, больше не намерен разговаривать. Но мне ужасно хотелось узнать, как он понимает сказанное. И понимает ли. И откуда он взял эту формулу любви — на мой взгляд, наиболее исчерпывающую из всех, когда-либо предложенных человечеством.
— Ты думаешь, любовь никогда не проходит?
— Конечно.
Он произнёс это спокойным голосом, словно продолжение разговора не имело смысла: всё сказано, что ещё можно добавить?…
Но Егор всё же решил, что я могу чего-то не догонять, и продолжил:
— Ну, разве это любовь, когда тебе говорят: я тебя сегодня не люблю, потому что ты себя плохо ведёшь? Значит, сегодня любовь закончилась! Как мороженое! Да никакая это не любовь! — Парень снова был захвачен предметом. — Любовь же не мороженое! Хорошо себя ведёшь — на, возьми, а плохо ведёшь — нету!
Вот он о чём!.. Значит, он ещё имел в виду и безусловность настоящей любви! Похоже, этому его никто не учил. Нет, в его годы мне такое в голову бы не пришло… Да и вообще, пока я не начала своё педагогическое образование, я думала, так и должно быть, нас всех так воспитывали, и родителей наших воспитывали так же: хорошо себя ведёшь — люблю, плохо — не люблю… С самого младенчества мы находимся в таких условиях, когда гордиться собой можно лишь если окружающие реагируют на тебя положительно. Мы усваиваем, что ценность нашей личности устанавливается извне. И это — основная ошибка, уродливая установка, коверкающая нас, всю нашу жизнь.
— Я думаю, что они всё равно любят тебя, даже когда говорят, что не любят. — Я ощущала себя адвокатом не только бабушки и дедушки Егора, а всего их поколения… Да и моего тоже.
— Так нельзя. — Опять очень спокойно сказал Егор. — Это же любовь! Её нельзя обижать.
Больше он не говорил на эту тему. А я не нашла, что бы такое посоветовать ему в отношениях с бабушкой и дедушкой — его интуитивные реакции, ещё не до конца замутнённые «воспитанием», были гораздо мудрее моих советов…
Но расслабиться мне парень не дал. Он повернулся ко мне и спросил:
— А вам папа что, правда, платит за то, что вы со мной проводите время?
Я не поняла, к чему это он, но, следуя лучшим традициям современной педагогики, решила говорить начистоту.
— Да. Это же моя работа.
— Жаль… — Он отвернулся в окно. — Я думал, он просто так вам деньги даёт.
И тут до меня дошло! А ведь я должна была бы понять смысл вопроса, лишь услышав его — не первый день знаю этого парня… И что же мне ответить ему?
— Знаешь… я давно бы сказала твоему папе, что мне не нужна зарплата. Но дело в том, что так не принято во взрослой жизни. Каждый получает зарплату за свою работу. И тот человек, который платит другому, уверен, что работа будет выполнена, если за неё заплачено…
Я понимала, что всё это звучит как бред в том контексте, в котором задан вопрос: речь идёт о нашей с Егором дружбе, а тут — работа, зарплата…
— А если папа перестанет вам платить, вы сразу уйдёте от нас?