Мужик и камень

привыкший к особенностям города.

– А некоторые, что похитрее, – не унимался Гомозов. – Пыль-

то эдакую в сумочках носят. Ты думаешь, они ей прыщики

пачкают? Нет, мой любезный друг, они ею, пуховкой этой, нам с

тобой мозги припудривают!

– Кончай! – наконец, вышел из замешательства собеседник. –

Что за шутка такая, про мешки! Я ведь готов и поверить, чудак!

Все за спинами поклажу выглядываю! Не для того я пришел, чтобы

бредни твои слушать!

Журкин посмотрел вбок. Там, через два столика сидела

парочка влюбленных. Гомозов уловил взгляд приятеля.

– А эти! – уцепился за нечастных Филолет Степанович – Эти!

Посмотри на них! До чего противно! Тьфу! Видеть их не могу! – он

с отвращением поморщился, помолчал секунду и тяжело вздохнул.

– Счастье-то оно… сейчас только счастье. Думают верно, что друг

друга понимают, ручки друг другу целуют, вон, смотри, как

держатся! А что потом? – он вскинул внимательные глаза на

Журкина, однако не дождался ответа. – А я тебе скажу, что потом!

Дети, плети, ссоры всевозможные: пустые и не очень, работа

соотнесется с зарплатой, любовь – со свободным временем и

усталостью. В общем, «бытовая жизнь» – одно название. Не успеют

опомниться – вот уж и влюбленности конец. Наверняка он начнет

гулять, – кивнул Гомозов с убеждением психолога. – Посмотри на

него! Да и она туда же. И что?! И что тогда?! Тут уж глазами стол

нечего буравить, Гриш. Скажи-ка лучше, как думаешь, долго их

счастье теперь-то продолжиться?! Долго ли, в таких-то условиях?! –

Филолет Степанович устремил насмешливый взор на собеседника,

выжидая ответа.

– Ммм… – засомневался Журкин. Для него вопрос явился

неожиданно. – Но что-то ты как-то… как-то ты…– путался он,

неважно пытаясь поспорить.

Но Гомозов медлить и ждать каких-то еще боольших

аргументов от Григория Станиславовича не стал, поэтому перебил

его многозначительную, оснащенную смысловой нагрузкой речь:

– Из свободных князей – в грязи, как говориться! Да не в

азовские лечебные, а в самые, что ни на есть настоящие грязи!

Почти все и разойдутся, парочки эти! Кто-то из них совсем забудет

про сие «высшее чувство влюбленности», тем самым приобретет

лишь опыт. А у кого-то – жизнь будет всего-навсего поломанная.

Что мелочиться? Слабонервных у нас предостаточно. И всё тут. Что

говорить попусту! Ерунда! Издержки ваша «любовь»!

Григорий спорить не стал:

– Да, тяжело будет. Возможно, тяжело, – промурлыкал он, чуть

помолчав, и заглянул в фарфоровую чашечку с болтыхавшимися

чаинками. На поверхности чая, почти у самого основания кружки,

плавал еле заметный перламутровый налет, который расходился

трещинами, и напоминал собой тонкие крылышки лупоглазой мухи,

что сейчас, замерев на столе возле сладкой крошки, начищала свою

голову щетинистыми лапками.

– Вот так-то! – Гомозов самодовольно ткнул подбородком на

пару вдали. – Так-то вот! Я вообще считаю влюбленность

слабостью человека. И что он за человек такой! Что он за «венец

природы», «ореол эволюции», когда не в силах совладать со своими

же собственными чувствами?! Привидится ему объект желаний, так

он и фантазирует, мечтает, да планы строит. Нет бы, осознать, какое

чувство, какую тварь злорадную он в себе взращивает! Ан, нет, не

хочет! Приятно ему. Он лучше будет марионеткой в насмешливых

руках обстоятельств, лучше будет утопать в туманных

представлениях и, специально, сам же лично, нажмет на разуме

выключатель, – Филолет Степанович щелкнул языком, изобразив

этот пустой механический звук. – Не смешно ли?! А все из-за чего?

А я тебе скажу из-за чего! Из-за слабости его воли, либо из-за

недалекости ума! А каково потом? Каково потом-то?! А?!

– Дурак ты Гомозов! – вдруг буркнул Григорий, не поднимая

головы.

– Это почему ж? – выпучил глаза на собеседника Филолет

Степанович. – А что, разве им не тяжело будет? Я что, по-твоему,

ошибаюсь?

– Тяжело будет, тяжело! – равнодушно, не желая спорить,

ответил на это Журкин, все рассматривая чашку и то, что

бултыхается на дне, и сменил тему: – Ну, ты глянь! Какой тонкий

фарфор! Прямо тонюсенький! Словно Императорский завод ваял!

Али китайский какой! Футы-нуты, понятия не имею…

– Какой китайский, какой императорский, в этой-то

забегаловке?! – заметил Гомозов и более распространяться по своей

теме не стал. Уловил в волнующемся воздухе, что не стоит.

Он придвинул к себе свою фарфоровую пару и начал мелкими

глотками попивать кофе. Теперь уже доминату разговора перенял на

себя Журкин. А Филолет Степанович молчал и внимательно его

слушал. Предыдущую тему старались не поднимать, так как она

могла принести лишь раздор, и оба друга это чувствовали. Журкин

принялся рассказывать про свои путешествия, в основном про

Индию. О том, как много бедняков в этой стране, о том, что змеи

заползают в дома почти каждый день, а наглые обезьяны, если не

закрыть окно, устраивают в комнатах свой «порядок» равный

пятибалльному урагану.

Все же, подводя итоги дня, Гомозов остался доволен, что

сегодня выбрался из дома. Встреча со старым приятелем позволила

Филолету Степановичу выговориться и, наконец, восполнила

недостающую потребность в общении. Да и монологи Григория

Станиславовича о путешествиях были весьма прелюбопытны,