Мужики и бабы

- Нет, не завтра, а сейчас... Дураков ныне нет... Они перевелись на заре туманной юности. Дискредитировать Советскую власть на наших глазах мы не позволим. Берете на себя ответственность - пожалуйста! Составляйте протокол, мы засвидетельствуем как официальные лица. Вот Мария Васильевна Обухова - как работник райкома комсомола и я - учитель Степановской школы второй ступени...

- Дак я, эта, товарищ Успенский, насчет обложения беспокоюсь. Поскольку они уезжают, а как насчет выплаты?

- Ну и что? Одни уезжают, другие остаются. Дом они с собой не забирают. Он, поди, стоит чего-то? Сарай вон, подворье... Или что, дешевле обложения?

- Да нет... Они, эта, не спросясь, значит...

- Разве они арестованные? Ехать им или нет... это их право. Какое ваше дело, куда они едут? Вы знаете, товарищ Савкин, что за превышение полномочий власти судят? А у вас и власти даже нет. Одно нахальство. Так зачем же вы лезете под статью Уголовного кодекса РСФСР? Вам что, на Соловки захотелось?

- Как хотите, товарищ Успенский. Я могу и уйтить. Но только я предупреждаю вас - завтра доложу куда следует, что вы, значит, принимаете на свою ответственность известных элементов, которые уклоняются насчет уплаты.

- Это пожалуйста... А теперь - скатертью дорога.

Якуша пятился до самого забора - боялся, что ударят в спину, и, почуяв прикрытие за спиной, обернулся и чесанул вдоль плетня к Выселкам. Все заговорили после его ухода разом, и получился гвалт.

- Я вам говорила - ехать надо. А вы, как бабы, у колодца судачите, крикнула с телеги Ефимовна. - За столом не успели наговориться!

- Нет, каков подлец, каков нахал? - спрашивал всех Михаил Николаевич. Вещи пришел проверить... За пазуху лезет! Ах, подлец!

- Погоди, еще не то будет, - ласково уговаривал Клюев. - Такие, как он, не токмо что амбары, души нам повывернут...

- Небось съездил бы ему разок по кумполу, сразу поумнел бы. Прицепились - не тронь! Не лезь! - пенял Саша Успенскому.

- По тюрьме соскучился, да? - спрашивал его Успенский.

Мария чувствовала спиной и корнями волос, как все еще похаживал по всему телу холодок, вызванный стычкой Успенского с Якушей, и думала невесело: "Эти проводы еще отыграются на мне, отыграются..."

- Папа, ну поедем мы наконец? Или подождем возвращения Ротастенького? крикнула с телеги Анюта. - Не то лошадь вон совсем уснет.

Лошадь и в самом деле дремала, слегка подогнув ноги и низко опустив голову. Дремал и Санька Клюев, сырой и сутулый малый, рассевшийся в передке по-бабьи - ноги под себя.

- Да, да... Пора! - опомнился Скобликов. - Ну, Федот Иванович, почеломкаемся. Удастся ли свидеться - бог знает Спасибо тебе за все... Поработали вместе, славно. Дай бог каждому. Не поминайте лихом! - И они по-братски обнялись.

- Я провожу вас до Волчьего оврага, - сказал Саша, отклоняя объятия отца и поглядывая на Марию с Успенским.

Те поняли, что ему надо побыть наедине со своими, и стали прощаться. Михаил Николаевич галантно поцеловал руку Марии, а Ефимовна обняла ее и расплакалась:

- Машенька, голубушка моя... Не забывайте нас, грешных. А я стану бога молить за вас. Авось обойдет вас нелегкая... Время-то какое? Какое время, господи! Содом и Гоморра...

Успенский и Мария долго стояли посреди дороги и слушали скрип телеги и грохот отдалявшихся колес. И казалось им, что это не телега натужно скрипит да утробно погромыхивают колеса, не Скобликовы отъезжают в горестном молчании, а что-то большее уходит, отваливает от них по ночной дороге в сиротливой и скорбной потерянности. В этой уходящей одинокой подводе по ночной пустынной дороге, в этом холодном просторном небе, в этой худосочной ущербной луне, в темных горбатых увалах, встающих где-то за Волчьим оврагом на краю земли, они почувствовали свою заброшенность, бессилие и обреченность: все идет мимо них, не спрашивая ничьего желания, не считаясь ни с какими потерями. Это уходила от них молодая и вольная жизнь, уносила с собой несбывшиеся надежды, навевая грусть и отчаяние.

Притихшие и скорбные, рука в руке, они молча шли полем и задами, пугливо озираясь по сторонам, вздрагивая при неожиданном лошадином фырканье или отдаленном собачьем брехе. Обходили одинокие строения амбары да сараи, словно кто-то их выслеживал в темноте.

Обогнули церковь с черными провалами окон, с блестевшим крестом над голыми березовыми ветвями. В кирпичной угловой сторожке, где жил одинокий отец Афанасий, теплился блеклый огонек. Они прошмыгнули под тенью высокой железной ограды, перебежали улицу и очутились на темном крыльце Успенского.

Он долго не мог открыть замок и сердился, гремел ключами.

- Может быть, в сад пойдем? - сказала она.

- Нет, нет! - резко ответил он и открыл наконец дверь.

Из сеней пахнуло густым настоем яблок и тонким сухим запахом березовых веников.

- Пойдем же, пойдем! - подталкивал он ее через порог, в этот черный дверной проем.

- Не надо бы, Митя... Теперь не надо, - слабо упиралась она.

- Ах, Маша!.. Не все ли равно, когда?.. Теперь или после. Все пройдет... Идем же!..