Мужики и бабы

- Вам веселье, а я что, рыжая? Зови Радимова. Черта хромого нет. Где-то в Пугасове застрял, на базаре. Поди, под забором валяется.

"Черт хромой" - это муж ее, Мишка Сапогов, шапошник и пьяница, известный на всю округу.

- Ладно, - сказал Кречев, - позову я тебе Радимова. Только приготовься...

- Это уж не твоя забота. Все будет на столе - и самогонку поставлю, и пельменей накручу. Мотай за Радимовым.

Фешка Сапогова была разбитной бабенкой, ко всему прилипала: она и в народных заседателях сидела, и на собраниях шумела, и хлеб выколачивала. Посылали ее в самые глухие безнадежные села, то одну, то с подружкой, Анной Ивановной Прошкиной, - гнать показатели. И они "гнали", по неделям не показываясь в районе. Обе носили белые пуховые шапочки, мужские из черного сукна пиджаки с боковыми карманами и белые чесанки с галошами. Их прозвали сороками. "Бона - сороки прилетели, опять стрекотать начнут". В их облике и в самом деле было что-то сорочье: обе востроносые, сухие, прогонистые, с бойкими карими глазками. Анна Ивановна волосы коротко стригла, подбривая шею, носила гимнастерку, отчего смахивала на молодого мужика; а Фешка любила шелковые кофточки, тесные юбки и на спину закидывала толстые темные косы. Сапогова была женоргом, а Прошкина культоргом, прислали их одновременно из Московской партшколы, вернее, Фешка утянула за собой Анну Ивановну в родные места.

Ее "хромой черт" за год вынужденной разлуки, пока Фешка училась, все добро пустил в расход - остались в доме чугуны да чашки, да еще шапочные болваны. Даже платье ее подвенечное, пальто, шубенку на козьем меху - все пропил.

Когда Фешка, возвратясь, увидела опустевшую коробью, то завыла в голос от досады, разбила в кровь Мишке лицо, вытолкала его из дому и выбросила на подворье все его шапочные болваны.

- Убирайся вместе со своими болванами на все четыре стороны!

Мишка Сапогов с той поры жил в бане, но за женой следил в оба, когда был трезвый, и если замечал ее с каким-нибудь мужчиной, то, припадая на правую ногу, бежал в баню, брал припасенную веревку и возвращался к воротам вешаться. Здесь, на виду у всей улицы, перекидывал через перекладину надвратного навеса веревку, завязывал конец петлей, становился на колени и начинал молиться богу, одновременно проклиная матерными словами свою благоверную.

- Дай хоть на четушку! Иначе повешусь у всех на глазах. А причиною тому - твоя гулящая жизнь. Дай, ради Христа! - орал он напоследок, подойдя к окну.

Фешка, добрая душа, не выдерживала, давала ему откупную, Мишка сворачивал веревку и спокойно уходил к себе в баню. Продолжалось мирное житье до новых вспышек ревности.

На этот раз собрались без помех; пришла Анна Ивановна Прошкина, судья Радимов и Соня с Кречевым. На столе красовалась стеклянная кринка самогонки, подкрашенная клюквенным соком, тушеная гусятина с картошкой, и в круглом тазу для мытья головы горой высились пельмени.

- Ты чего, на свадьбу, что ли, навертела пельменей-то? - спросил Радимов хозяйку.

- А что нам, холостякам! - сказала Фешка, поблескивая глазенками. - Что ни гулянье - то и свадьба. Пей, Кузьма, ешь! Однова живем.

- Ах ты, едрена-матрена! Да ты как погремушка отзываешься. А ну-ка, погреми еще! - Радимов ахнул ее ладонью ниже спины, как лопатой по тесту ударил - бух!

- Ой, лошак сивый! - скривилась Фешка. - Ты мне два ребра вышиб.

- Иде они у тебя, ребра-то растут? Тут, что ли? - обхватил он ее за талию. - Аль пониже?

- Уйди, лошак! - притворно обиделась Фешка и обоими кулаками замолотила ему по груди.

Радимов только похохатывал, как от почесухи. Фешка опустила руки и сказала с досадой:

- Он и не чует.

- Его бить - только руки об него отколачивать, - сказала Прошкина.

- А ты пробовала? - спросил Радимов, подмигивая ей.

- Одна попробовала да родила, - угрюмо ответила Прошкина.

- Говорят, тебе это не грозит. Будто ты сам с усам, - гоготал Радимов.

- А ты что, в баню со мной ходил?

- По баням у нас Мишка Сапогов специалист.

- Ты Мишку не поминай на ночь глядя. Не то накаркаешь - он прилетит и всю обедню нам испортит, - сказала Фешка.

- Ну уж дудки, брат! Пока эти пельмени не съедим, я не вылезу. Меня и канатом не вытянешь из-за стола.

Самогонку разливал Радимов, весело разливал, с прибауточками, чокался со всеми и приговаривал:

- Лей, да пей, да заедай, да про меня не забывай. Ах, рыжая девчонка игривее котенка...

И все норовил ухватить Фешку то за коленку, то за бедро, то выбирал иное место, помягче.

- Кот кичига, вот те лен, вот те сорок веретен... А ты пряди попрядывай да на меня поглядывай.

Могучего сложения, губастый, носатый, с редкими отметинами оспы на лице, с густыми непослушными волосами, торчащими во все стороны, как щетина на кабане, Кузьма Радимов являл собой образчик несокрушимого здоровья и самоуверенности. Даже Кречев перед ним казался застенчивым и немного растерянным, и самогонка его не веселила.

- Ты чего такой кислый? - спросил его Радимов.

- Так что-то, настроения нет, - покривился тот.

- Да уж признайся, здесь все свои люди, - сказала ему Соня, вся пылающая от выпитого.