Мужики и бабы

Жадов приехал поздно вечером. Уже истухал костер перед домом, разложенный Сенькой Кнутом, уже истомилась до черноты, перекипела в нутряном сале баранья печенка, подвешенная в чугунном котле на треноге, уже отставлена была в сторону, обложена до самой крышки горячими углями глубокая жаровня-гусятница, полная шваркающими кусками жареного мяса, уже снят был с длинного и подвешен на короткий крючок, под самую подвязку треноги, огромный медный чайник, заваренный корнем шиповника да рублеными побегами черной смородины, уже успели сбегать да искупаться на дальнее лесное озеро Жук с Веркой, уже вздремнула Алена на разостланной байковой попоне в тени под сосной, - когда загромыхала по бугристым, свилистым кореньям лесной дороги тяжелая телега Сообразили и пегий мерин, потемневший от пота, устало потрюхивая, показался на поляне. Жадов, в белой рубашке и черных брюках, завидев гостей, спрыгнул с телеги и, наказав Лариону ехать на двор, двинулся к костру.

- Хорош гусь! Позвал гостей, а сам в кусты, - встретил его Жук, посмеиваясь.

Рядом у костра сидела босая Верка, как бес вертела мокрой головой. И Жук был босой, в майке.

- Я вижу - вам тут было не до хозяев, - сказал Жадов и поглядел на бугор; там, под сосной, сидела Алена, обхватив оголенные кипенно-белые колени, ждала. Он сухо сглотнул слюну и для приличия потоптался возле костра.

- Иди, отопри ворота! Чего рот разинул? - приказал Семену. - Дай овса пегому.

- Дык-кыть ворота отперты. - Семен встал и лениво побрел ко двору, куда сворачивала телега.

Алена все ждала, глядела на Жадова исподлобья.

- Ну чего там колдуешь, баба-яга? - крикнул ей Жук. - Иль особое приглашение ждешь?

Она и не шелохнулось. Жадов коротко глянул на нее и опять сухо сглотнул, только кадык дернулся.

- Лошадей видел? - спросил он Жука.

Тот кивнул головой:

- Рыжая кобыла хороша. Трех сотен не жаль.

- Трех сотен... - Жадов только ухмыльнулся. - Ладно, столкуемся. Несите все в избу. Накрывайте столы. И окна закройте - не то комары заедят.

А сам пошел на бугор, туда, к Алене, как бык, нагнув голову, словно забодать ее хотел.

- Ну, здравствуй! - остановился перед ней, широкоскулый, приземистый, тяжело сопя, перекатывая под кожей бугристые желваки.

Она только сощурилась, и голубые глаза ее недобро потемнели, да складка легла надо лбом промеж бровей. Убей - не встанет. Он глухо рыкнул, бессильно стиснул кулаки и сел рядом.

- Вот так! - сказала она, убирая руки с колен. - Подлец ты, Ванька, и трус.

Он опасливо метнул взгляд на костер - не слышат ли? Жук с Веркой возились с котлами и чайником - расстояние далекое, не слышат.

- Ты все-таки поосторожней, - сказал Иван. - Не то я ведь...

- А что? - вызывающе спросила Алена.

- Давану разок - язык высунешь.

- Ну-ка, давани! Давани!..

- Ладно, - он опустил голову. - Не мог я приехать.

- Зачем же трепался? Я ушла с работы... Вещи упаковала. Три дня на узлах сидела, как дура. А ты?..

- Что я? Не могу я в Ермилово тебя взять...

- Кого ж ты боишься?

- Никого я не боюсь... Мне просто пора сматываться отсюда. Хотя бы на время... Поняла?

- Вот и поедем вместе.

- Для этого деньги нужны... И немалые. Да место хорошее. Подготовленное!..

- Поедем в Орехово... Мой дядя устроит тебя по снабжению... И я на фабрику поступлю.

- Ты еще на стройку меня позови! - хохотнул Жадов. - В ударники... Темпы давать...

- Но я больше не хочу из-за тебя торчать в этом трактире. Понял? Больше ко мне не сунься. Я одна уеду.

- Да погоди ты горячку пороть. Что-нибудь придумаем. - Он взял ее за руку и потянул за собой в избу. - Пошли!

Гуляли долго с каким-то отчаянным остервенением, - две четверти водки выпили, пять бутылок красного, посуду побили, струны порвали на гитаре, наспорились, напелись до хрипоты и расползлись только на рассвете: кто зарылся в сено на повети, кто в сенях свалился, а кто и за столом уснул.

А начинали чинно: Жадов по-хозяйски сел с торца, по правую руку поставил четверть водки, по левую посадил Алену.

- Горько! - крикнул было Лысый, подобострастно ухмыляясь, заглядывая на Алену, порозовевшую под жарким светом висячей лампы, как сдобная булка.

- На, чмокни ее в горло и заткнись! - цыкнул на него Жадов, подставляя четверть водки, и сердито осмотрел все застолье: - Сперва дело обговорить надо, а потом - вольному воля...

У запасливого Кнута все имелось на такой случай: и вилки с ножами, и тарелки, и маленькие стаканчики, и даже рюмки на тонкой ножке - для барышень. Но только лишь Кнут открыл жаровню с духовитым мясом, как Сообразило залез в нее всей пятерней.

- Азият! - стукнул его по черепу ложкой Кнут. - Здесь обчество сидит, а не базарные мужики.

Ларион виновато ощерил свой щербатый рот и только тыкнул, беря вилку.

Но когда Жадов стал разливать водку, он опять пожадничал - схватил посреди стола фарфоровую чашку и потянулся с ней к четверти, а свой маленький стаканчик накрыл рукавом.

- Сообразило, за этим столом все равные... Коммуна, понял? - изрек Жадов. - Вот и веди себя, равняясь по всем остальным членам. И не хапай, как единоличник. Не то руки оторву, согласно Уголовному кодексу РСФСР.

Все засмеялись.