Мужицкая обитель

В эти заливы лосось не ходит, не любит их тишины; зато его родственница — кумжа посещает их зачастую, попадая вслед за тем на монастырскую кухню. Сиг их тоже уважает и по теплым местечкам даже поднимается играть на солнце… Пальга в озере самом ловится плохо. Там вода чиста, а эта рыба любит мутную. Осетры в Ладоге есть, но в обитель попадают редко. Около Валаама грунт каменный, и дно каменное, а осетры привыкли к песчаному.

Вон направо в густой зелени деревьев мелькнула часовня Смоленской Божией Maтepи[104]. Мелькнула и опять скрылась, точно ей было любопытно взглянуть на лодку, что одиноко бороздит спокойные плесы.

— Вот и рассадник!

— Где?

— Берег так называется у нас рассадником!

Издали ещё был слышен отсюда стук каменотесов, грохот топоров и какие-то крики. Изредка все эти звуки покрывались точно пушечными выстрелами.

— Это камень рвут у нас!

— Зачем?

— А вот сейчас наши постройки увидите!

Челнок пристает к берегу. Мы зацепляемся за дощатую пристаньку и выползаем на серые скалы, около которых тихо плещется вода…

XII

На монастырских работах

Масса рабочих копошится над возведением какого-то каменного здания. Вдали другая масса каменотесов возится за глыбами гранита. Еще издали оттуда слышны пушечные выстрелы — рвут скалы… Я думал, уж не новый ли монастырь вздумали поставить здесь.

— Что это у вас?

— Коровник выводим!

— Вы смеетесь, отец Авенир?

— С чего же, помилуйте. Коровник в три этажа… Вон владимирцы кирпич возят наверх, видите? Наймаем их, они и работают. Хоть спросите у них!

— Да зачем же вам коровник? У вас громадная кирпичная конюшня с отделением для коров!

— Пусть тут будут… Не добро коню быть вкупе с коровою… Они и у Ноя во ковчеге[105] розно стояли. Всякому надобно место! Отчего же не строить?.. Кирпич свой, гранит свой, только рабочие дороги!

В самом коровнике уже возводится какая-то новая, изобретенная монахом печь для топки молока. Уж из дальнейших объяснений строителей оказалось, что о. Авенир, в простоте души своей, называл коровником ферму. Самый же коровник строится саженях в пятидесяти, и для него уже навалены египетские массы[106] гранитного теса. Тешут гранит олончане, преимущественно корелы. Говорят, что это "лучшие каменотесы в мире". Так же как и при ярославцах, и при них множество монахов потеют за кирками.

— Есть даже которые и иеромонахи!

— Неужели в таком сане?

— Что ж? Чем тяжелее послушание, тем пред Всевидящим Оком важнее… Вон он, видите, сидит? Совсем старец. Уж иеромонашествует двадцать лет, да в монастыре сорок, а тоже кирку в руки и ступай. Наместник благословил его камень тесать — для него еще духорадостнее. С кротким сердцем труждается.

Старец-иеромонах, действительно, усердствовал не по летам.

На берегу пролагается водопровод, одна из труб которого будет доведена до коровника.

— Не пожелаете ли вверх?

Мы поднялись по лесам на значительную высоту. Голова кружилась. Доски медленно качались под ногами, а тут еще то и дело позади: "Сторонись, сторонись!" Везут тачки с кирпичом или наемный рабочий, или монах, обливаясь потом. Еще бы! Втащите сразу этакий груз на подобную высоту. Зато вверху перед нами открылся чудный вид на залив. Вершины самых старых сосен раскидывались под нашими ногами. Словно черные шапки, на них выделялись какие-то прошлогодние гнезда.

— Теперь уж тут птицы не будет!

— Почему?

— Другой скит себе птица поставит. Нельзя птице водиться. Тут целый день стук, работа… Кипень самая… Как тут птице быть? Птица Божья, она, что пустынник, тишину любит…

— А кто у вас горы рвет?

— Камень-то? Был прежде рабочий простой — изъявил желание постричься. Ну, мы его быстро в иеромонахи вывели. Нужный человек, помилуйте. Сколько экономии одной… Прежде нанимать должны были, а теперь он послушание сполняет. Еще усерднее. Как бы вы думали! Он-то и бурит, и рвет скалу… Ловко работает!

Камень рвут тут же, невдалеке от коровника.

Иеромонах-каменотес совсем крестьянин. Та же походка с приседанием, то же озабоченное выражение лица. На нем короткая куртка и скуфья.

— По нашему делу нельзя длинных одеяний. Уж я и то на духу спрашивал, не во грех ли и осуждение мне будет сие. Но, спасибо, отец Дамаскин утешил. Он ведь какое мне мудрое слово сказал: не ряса делает монаха. Иной в коротком и неблаговидном все же монах, а другой и в длинном, да хуже всякой блудницы вавилонской. Ты, говорит, хучь все с себя скинь, да не соблазняйся, и инок выйдешь. Ну, я с тое поры успокоился. Теперь ничего, без всякой опаски в блудном виде хожу.

Все завалено обломками гранита. Суета работы. Приходится выкрикивать слова, чтобы их услышали. Вон бурят трое рабочих положенную горизонтально, громадную гранитную плиту, чтобы она раскололась; другие тешут уже расколовшуюся. Третьи подрываются под обломки скал, чтобы сдвинуть их с места. Рослый, широкогрудый красавец конь стоит около.

— Это у нас Сила-богатырь. Как рабочие не могут сдвинуть — сейчас его. Мигом выпрет. Горы может! Вон он у нас каков, — восхищался монах-каменотес, хлопая Силу-богатыря по спине. Тот только передвинул кожей и повернул морду к нам.