Мужицкая обитель

Мертвое молчание длилось минут десять, затем в дверях показался о. наместник с очередным служившим сегодня в соборе иеромонахом. Спели "глас", и о. Афанасий благословил начинать кушать. Поднялся сдержанный шум ложек, который не мешал чтецу протяжно и, очевидно, без всяких знаков препинания выкрикивать на всю трапезную деяния апостольские.

Соленые сиги на первое, капуста с мелкой рыбой на второе. Третье кушанье — суп перловый с рыбой, на четвертое — гречневая каша. Опять-таки чисто крестьянский стол. Совсем не те трапезы, которыми угощают другие обители…

Мальчики, прислуживавшие нам, видимо, дрессированные — удивительно быстро сменяли оловянные миски с варевом. Нигде не видал я таких волос, как в трапезной Валаама. У многих послушников это были какие-то густые, никакому гребню не поддававшиеся волнистые гривы. Они не лежат, а стоят копной.

В мире двух таких только знавал: поэта Коринфского и художника Карелина[92].

— Как бы сияние! — пояснил рядом сидевший монах.

Пояснил и запнулся… Забыл, видно, что за трапезой говорить запрещается вовсе. Потом я как-то спрашивал об этом.

— О сем точно в наставлении Назариином сказано! — пояснили мне.

— Что же сказано-то?

— А что ежели удостоят тебя сидети со всеми вместе на трапезе, то помышляй в себе: "Кто есмь аз недостойный, который вшел сюда, и како со святыми отцы хощу имети участие в трапезе? Сидя, имей страх и стыдение перед братией, как бы ты пред царьми и князи сидел. Не озирайся и не любопытствуй…"

— Однако много надо, чтобы все исполнить в точности!

— А как же. Вы по своему светскому легкоумию дерзновенно мните: не трудно быть и иноком!.. Нет! Это не то, что надел рясу да клобук и ходи вольно. Нет, у нас опасно ходить надо. Нам и есть-то как приходится — вот что в наставлениях старца сказано: смешивай языком молитву с пищею, т. е. имей пищу в устах, молитвой растворенную.

Еще одна особенная черта Валаамской обители. В Соловках, Троице-Сергии, Юрьевском, Святых Горах[93] — всюду, где я ни был, дамы допускаются к участию в братской трапезе. Здесь для них накрывается особо в гостинице. О. Никандр сам следит за порядком дамской трапезы. Чуть богомолицы разболтаются, он тут как тут.

— Потише, потише, не мелите черта языком. В кое место попали, неразумные… Слушайте чтеца!

И барыни смиренно повинуются кривому монаху.

— Куда мы сегодня? — шепотом спрашиваю я у о. Авенира.

— Надо у отца наместника спросить, куда благословит!

— Да ведь разрешил везде!

— Все же на всякий раз надо и еще спрашивать!

Просто душно становилось от этой дисциплины.

Кончили, наконец, и встали. Я ни в одном из монастырей не видал, чтобы братия так низко кланялась. Один перед другим чуть земли не касаются, а говоря с настоятелем, падают к ногам его ниц, — обычай, тоже, кажется, введенный недавно. Трапезы здесь иногда оканчиваются совершенно неожиданно. Пообедав, настоятель встает и приглашает всю братию идти работать на огороды. От этого не имеют права отказываться и присутствующие на трапезе богомольцы. С настоятелем во главе отправляются в низины, где преимущественно разводится всякая овощь. Копают гряды или сбирают картофель, смотря по времени года. Работа продолжается до ужина. То же самое и с сенокосом. По приглашению в трапезе, вся братия берет косы и грабли. Работники косят, а братия убирает, сушит и в зарод кладет. Есть и из братии старцы, "которые по смирению своему" тоже за косы берутся и соединяются с рабочими. Покосы продолжаются две недели, от Петрова дня до 15 июля[94], а иногда и до 20-го. В это время к 12 часам стараются покончить трапезу, и с полудня до 9 или 10 братия работает "неустанно".

Когда я уходил из трапезной, ко мне уточкой подобрался монах. Бочком, бочком. Переваливаясь. Грузный, нос кверху пуговкой, клобук на левую сторону съехал.

— В других обителях бывали?

— Был…

— Там лучше!

— Почему же?

— Сердце веселится. По стенам изображения… А у нас все черноризцы да черноризцы… Здесь и богомолец какой!.. Редко когда господин, а то все больше мещанин, купец либо мастеровой. Поглядеть не на кого… Строгая наша обитель против других!

— Точно, строгая…

— Строгая, строгая… Такой обители на свете нет! — убежденно окончил он.

— Ну, уж и на свете!

— Нет. Уж я вам верно… И монахов таких, как наши, нет и не будет. Потому мы водки не пьем, табаку не курим. Никакой радости у нас. Чаем, и то не всем благословляет настоятель отрадиться![95]. А как кому по его мыслям надлежит. И словесности нам не положено… В безмолвии больше…

XI

Гавань, проливы и плесы. — Как Бог купца убил спичкой