Мужская жизнь

И всё же одна дверь оказалась открыта, там было двое парней. Но разглядеть или что-то спросить их мы не успели: внезапно раздался хрусткий грохот разбитого оконного стекла, чем-то вроде кирпича саданули по нему с улицы, а следом в пробоину влетела бутылка с зажжённым фитилём у горлышка. Бутылка врезалась в стену, лопнула, взорвалась, огненный шар обдал комнату, нас опалило пламенем и жаром, и мы все с криком бросились прочь от огня в коридор. Волосы на голове Лады вспыхнули. Она закричала громко, дико, стала отбиваться от огня, но на ней загорелась и кофточка. Лада начинала гореть, вспыхивая в разных местах, куда долетели брызги горючего.

На счастье, на мне была ветровка из плотной ткани, я скинул ветровку, обхватил ею голову Лады, сам прижался к ней, заглушая огонь, который едва не превратил её в свечу.

Когда я сбил огонь с её одежды, скинул с её головы ветровку, Лада, ошалевшая, онемевшая, враз изменившаяся, с чёрными пятнами на лице и на обожжённой голове, стояла передо мной словно контуженая, надсадно дышала открытым ртом; у неё, скорее всего, были обожжены дыхательные пути, а от головы пахло палёным, бровей тоже не было видно, лишь две чёрные обожжённые полоски смутно проступали в полусумраке коридора, освещённого языками пламени из горящего кабинета.

— Илья! — прошептала Лада. Говорить, похоже, она не могла — только шёпотом.

— Возвращайся! — приказал я. — Возвращайся тем же путём! По коридору! Назад! Бегом! К врачам! Я найду твоего Илью! Беги! — Я толкнул её в спину, чтобы она поняла наконец-то, что надо спасаться ей самой, никому другому она не поможет.

Я пронаблюдал, как она, совсем потерянная, пошатываясь, пошла по коридору, потом даже побежала, потом остановилась, потом от моего крика: «Беги, Лада! Беги! Беги!» — побежала снова. Я увидел и прогал в двери: её выпустили из дома с колоннами. Всё! Значит, она спасена!

Теперь — спокойно. Здесь должны быть огнетушители, пожарные гидранты, пожарные лестницы, чёрный ход. Но почему нет пожарных?! Где они? Это же центр города! Где пожарные машины, чёрт возьми!

Запах гари уже распространялся повсюду, дым ел глаза. Я услышал выстрелы, что-то где-то во внутренностях дома взорвалось: опять, видно, кто-то кидал в окна бутылки с зажигательной смесью. И ещё — крик. Когда я поднялся на второй этаж, а потом и на третий, когда выбрался на крышу, крик раздавался всё время с разных концов здания, а ещё повсюду стоял шум, ровный, не стихающий, с треском и иногда с шуршанием, — это был шум пожара. А воды в здании нигде не было, ни один гидрант не работал... Люди кричали в ужасе, предсмертно, крик иногда был летящий, значит, кто-то кричал, падая или прыгая из окна или с крыши. А с площади неслось какое-то гавканье и улюлюканье толпы. Взрывались петарды, разносились истошные вопли восторга и самозабвенного ликования.

Везде, где я был, спрашивал каждого встречного: «Илья Коробов! Не видали?» В ответ: «Нет, не видели. Не знаем». Время от времени я выкрикивал среди коридора или на лестнице: «Илья Коробов, ты где? Откликнись! Илья Коробов!» На крыше его тоже не было. О нём никто не знал. Только один парень пожал плечами: «Я вроде видел его, но вроде ещё на площади...»

Пожар тем временем набирал силу: всё больше комнат, кабинетов охватывал огонь, горел и центр здания, всё, что было вокруг парадного подъезда и лестницы.

Если горят нижние этажи, то люди, естественно, бегут наверх. Дом каменный, можно, конечно, спастись, если приедут вовремя пожарные... Но их нет! Даже воя сирены не слышно. В коридорах стали попадаться обожжённые люди: куда-то плелась пожилая пара; девушка, схватившись за живот, передвигалась вдоль стены, парень, очумевший, бормотал: «Туда нельзя, там всё горит!» — и полз на четвереньках. Дым всё больше наполнялся какой-то кислятиной — горел будто совсем дрянной пластик или из дрянных материалов мебель.

Я не видел и не мог видеть, но догадывался, что некоторые выпрыгивают из окон, отсечённые пожаром в коридоре от лестниц, заблокированные на этажах в помещениях. Подступала минута, когда нужно было самому думать о спасении. Рвать когти...

Заглядывая в разные помещения, я всё чаще стал натыкаться на мёртвых, погибших от угарного газа, от дыма, от открытого огня, возможно, от выстрелов, — я всё больше оказывался в перевёрнутом мире: здесь был не только огонь, дым, хаос, здесь шла война; те, кто на улице, умерщвляли тех, кто был в здании, и делали это под восторженную матерную брань, вопли и издевательские лозунги: «Слава Украине!»

Где пожарные? Где менты? Они что, совсем здесь, в Одессе, осатанели?!

Отчаянные крики раздавались и от осаждённых в доме с колоннами:

— Пойдёмте наверх — внизу всё в огне.

— Сверху спрыгивать — слишком высоко...

— Где эти суки, пожарные?!

— Стреляют! Опять стреляют по окнам...

— Надо всё-таки пробиваться через низ.

— Всё подожгли, бандеровцы. Сволота!

— Там внизу нас перестреляют.

— Но я им так не сдамся...

— Отсюда надо сперва выбраться, а потом уже сводить счёты с врагами...