Мужской день

– Давайте сожжем, – повторил Демочка. – Пожарники приедут. А?

Колупаев вырвал у него из рук пузырек и запустил в окно. Там грохнуло, но несильно.

– Дурак, – сказал Демочка. – Это бабкин керосин. У меня бабка в этом доме жила. Она точно знает, что этот дом трогать нельзя.

– Но ведь его же все равно сломают? – удивленно спросил Хромой, который в любых ситуациях умел мыслить логически.

– Вот когда сломают, тогда и посмотрим, – упрямо сказал Демочка. – Он стоял прямо, засунув руки в карманы, и ни на кого не смотрел.

Мы начали выкидывать тяжелые доски из окна на улицу.

Это было небезопасное занятие. Можно было напороться на гвоздь. И точно, Хромой вскоре поранил ладонь и пошел домой, за йодом.

– Я еще вернусь, – сказал он.

А мы опять сели на пол и стали слушать.

Дом был теперь совсем другой. У него изменился воздух и звук.

Он гудел, скрипел и дышал. В нем клубилась мощная старая пыль.

– Да, – сказал Колупаев. – Интересно. Жалко, Демочка, что ты всегда все врешь.

– Ничего я не вру, – тупо повторил Демочка. – У меня здесь бабка жила до войны. Она мне все это говорила: и что мертвецы здесь закопаны, и что нечистая сила.

– Но ведь про майора ты наврал?

– Откуда я знаю, кто к ней приходит и на кухне сидит? – Демочка поежился. – Я же говорю: какой-то человек в штатском. А о чем они говорят – не знаю.

Колупаев подошел к Демочке, взял его за уши и поднял от земли.

– Я не вру, не вру, не вру! – визжал Демочка. – Пусти, гад! У меня здесь бабка жила...

Демочка опять стал всхлипывать и опустил голову на колени. Вдруг я понял, что уходить отсюда уже не хочу.

* * *

Наутро мы пришли сюда снова и опять стали выкидывать доски через окно.

3

Первой книгой, которая меня заставила сильно измениться, был, в общем-то, довольно дурно написанный роман Луи

Буссенара «Капитан Сорвиголова». Сюжет такой: в войне англичан и буров в Южной Африке принимает участие отряд французских подростков. Все они – беглецы, бегут из дому в поисках приключений. Описание войны, захватывающие дух страницы с перечислением всех видов оружия, которое попадает в руки юных рейнджеров, названия кораблей, географические карты, схемы сражений, списки убитых и раненых – вся эта романтика слилась в голове в один сплошной гудящий поток. Я прочитал роман несколько раз и твердо решил бежать из дома, чтобы попасть на какую-нибудь войну. Это было настолько страшное и сильное чувство, что я не спал ночами, размышляя в темноте над тем, что мне предстоит сделать. Тогда шла вьетнамская война, каждый вечер в новостях были сообщения о сбитых американских самолетах, о боях в джунглях, и маршрут был выбран сразу, тут думать долго не пришлось. Со всем остальным оказалось сложнее. Попытка уговорить кого-то из ребят во дворе отправиться вместе во Вьетнам была встречена странной усмешкой и оскорбительным молчанием. Тогда я решил, что убегу сначала один, а отряд соберу позже, в других городах или даже странах. Роман ничему не мог меня научить в прикладном смысле: не было у меня ни товарищей, ни денег, ни четкого плана. Была только какая-то странная, лихорадочная одержимость: я понимал, что должен что-то сделать, что я не могу жить без этой мечты. По ночам я пристально изучал содержимое родительского холодильника, прикидывая, что оттуда можно взять. Запасов там никаких не было, и глядя в пустое прохладное нутро белого ящика, я тихо ругал папу

и маму за легкомыслие: никакого копченого мяса, ни солонины, или хотя бы галет... Впрочем, я плохо себе представлял, как выглядит солонина и что такое галеты. Тогда я стал отрезать по вечерам от белого батона небольшие куски и складывать их под подушкой. Странно, что мама, когда нашла эти горбушки у меня в постели, тоже ничего не сказала, а только вытряхнула крошки, странно посмотрела и усмехнулась – точно как ребята во дворе. Последним моим усилием было некоторое накопление серебряных гривенников, у меня собралось в кармане что-то около рубля, и я утешал себя тем, что смогу на эти деньги прокормиться хотя бы два дня в пути.

Помню, что в ту последнюю ночь, когда мучительные размышления протянулись до белой мглы за окном, до рассвета, я вдруг заплакал. Я плакал от жуткого бессилия. Но дело было не только в том, что я не сумел соответствовать книге – то есть что-то сделать, что-то придумать, сотворить, создать из своих мыслей. Я вдруг остро ощутил, что дело не в практических шагах, не в моей слабости как командира и организатора – то, что я не командир и не организатор, стало мне смутно понятно уже давно. Нет, давило другое. Я понял: если я сделаю первый шаг, и тихо выйду из дома под утро, вот прямо сейчас, когда родители крепко спят, то что-то обязательно случится, что-то точно произойдет. Ведь самое главное – это первый шаг.

...На протяжении всех последних месяцев это и была моя настоящая жизнь. Я думал об этом, сидя дома и во дворе, ночью и утром, поедая завтрак и ужин, на уроке математики

и в школьной библиотеке, где я отсиживался на переменах, потому что в школе у меня совсем не было друзей и было слишком много врагов.