Мужской день

– Теперь туда! – показал Колупаев, и мы неожиданно вышли сквозь какой-то забор на обрыв к Москва-реке и к Рочдельской улице, которая как всегда неожиданно возникала в этих переулках где-то там, внизу.

– Тут где-то! Вроде! – неуверенно сказал Колупаев и оглянулся.

Колупаев садился на корточки, распихивал руками снежные комья и ругался.

– Ну где же он? – орал Колупаев в темноте, освещенной странным светом с неба и с реки. – Ну должен быть здесь!

– Должен быть? Или не должен быть? – тряс я его за плечи.

– Должен! Должен! – отталкивал меня Колупаев и вновь продолжал искать.

Потом он еще немного побегал и попрыгал вокруг меня, остановившегося в скорбном недоумении над обрывом, и сказал:

– Знаешь чего, Лева! Я понял. Двор-то был не тот!

– А крестик? – уныло спросил я.

– Вот то-то и оно! – загадочно пробубнил Колупаев. – А крестик-то, действительно, откуда взялся? Я вот тоже думаю...

Мы пошли назад сквозь забор, повернувшись задом к Москва-реке.

Где-то там гудели машины, сияли сталинские башни на Кутузовском проспекте, важно расхаживали милиционеры по мосту возле гостиницы «Украина», стуча валенками.

А мы, спотыкаясь о всякие палки и железки, шли назад.

– Так! – сказал Колупаев. – Начинаем все сначала! Если ящик не тот, значит, и двор не тот.

Мимо нас протрусила собака, подозрительно оглянувшись.

Над каким-то далеким подъездом грустно горела одинокая лампочка.

– Туда! – заорал Колупаев, весело подпрыгивая на ходу.

Я плелся за ним, хмурый и несчастный.

– Точно! Вот ящик! – заорал Колупаев, увидев под забором какую-то сломанную коробку из-под посылки.

Я подошел к ней и пнул ногой. Она перевернулась фанерным истерзанным боком, и я прочитал надпись, сделанную когда-то несмываемым химическим карандашом:

«Одесса, улица Ленина, дом 18, квартира 40. Яхимовичу Шурику».

– Колупаев! – сказал я. – Я тебя умоляю. Прекрати это издевательство. Признайся, что никакого склада нет. Я больше не могу.

– Ты чего, Лева? – неприятно удивился Колупаев. – Ты чего, обалдел? Мы только начали! Ведь пойми, днем его искать нельзя! Все же нас увидят! А ночью другое дело. Рассуди головой. Это не так просто.

– Я больше не могу, – просил я. – Пожалуйста, скажи, что это неправда.

– Да как же я могу тебе это сказать? – искренне поразился Колупаев. – Что же, я врать должен?

Тут я окончательно сломался и надолго замолчал.

Мы шли уже довольно долго, сквозь совершенно незнакомые дворы, распугивая кошек, колотя по дверям, пиная пустые емкости и распевая песню: «Наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна!».

Всем этим занимался Колупаев, а я понуро замыкал процессию.

– Так! – сказал Колупаев. – Ну вот, кажется, мы и пришли. Теперь придется немного покопать. Некоторые приметы указывают нам на место захоронения.

– Чем копать? – покорно спросил я.

– Чем? – простодушно оглянулся Колупаев. – А вот... дощечка.

Я сделал несколько копков в мерзлой земле и измерил углубление. Оно было глубиной сантиметров пять. Руки мои дрожали, а из носа текла огромная капля.

Неожиданно я обнаружил, что Колупаева нет.

– Ты где? – заорал я. – Ты где?

...Он стоял метрах в десяти от меня, скрытый тенью от очередного забора, и с интересом следил за моими движениями.

– Лева! – проорал он, и его голос, как и полагается в приключенческих романах, был тут же унесен порывом ветра. – Я понял. Мы опоздали. Видимо, его уже выкопали.

Я медленно встал и сделал несколько шагов.

Колупаев не мог сдержать широкой улыбки.

– Так получилось, Лева! – улыбался он все шире и шире. – Его выкопали, наверное. Ну так получилось. Я тебе не наврал. Гадом буду, умереть не встать.

Наконец Колупаев дико заржал, и я тут же бросился его бить.

Все напряжение и весь страх последних дней выплеснулись из меня в этом диком поступке.

Никогда ни до, ни после я не нападал на Колупаева с этой гнусной и кровожадной целью.

Он сначала вяло отпихивался, очень удивленный моей прытью, а потом, разозлившись, коротко ударил мне по носу.

Пошла кровь.

Я сидел на земле и тихо рыдал.

Колупаев сидел рядом со мной и виновато оправдывался:

– Лева! Ты чего? Ты чего? Ты же сам любишь... все такое... Ты же сам говорил...

Грустно горела единственная лампочка над подъездом, шумел огромный весенний ветер над склоном горы, ведущей вниз, к Рочдельской улице, и я был рад, что все это, наконец, прошло навсегда.

– Ну чего ты, Лева? Чего ты, прям, не знаю, драться полез... Ну даже странно. Ну чего ты, а? – продолжал бубнить Колупаев.

Но я старался не смотреть на него.

Старался изо всех сил.

СЕКРЕТНАЯ ПОЧТА

Однажды я просто шел через двор справа налево. Совершенно не могу вспомнить, зачем я выполнял этот нелепый маневр.

И вдруг я увидел на траве бумажку.

Бумажка как бумажка, мало ли валяется на земле разных никому не нужных бумажек?

Но эта была необычная. Она была чем-то похожа на письмо. Я осторожно поднял, развернул его и прочел: