Музыка для богатых

«Морда жидовская…» – зло подумал Никита. Он не знал, что будет дальше, понимал только, что ничего хорошего. Потому что он точно не найдет музыки для этих людей, дома которых похожи на отреставрированные драмтеатры, а лужайки – на стадионы. Которые носят бриллианты, пьют самый дорогой коньяк в мире и покупают дома в некоторых кантонах Швейцарии. Классовая ненависть была здесь совершенно ни при чем – просто он не слышал ни одной ноты их мира, как не умел водить трамвай или разговаривать по-узбекски.

О том, чтобы попытаться сбежать, нечего было и думать – Никита помнил фигуры в зловещем полунацистском камуфляже, маячившие по периметру усадьбы.

От безысходности он впал в хрустальное оцепенение, и в душе даже шевельнулась робкая, ни на чем не основанная надежда, что о нем забудут. О маленьком Никите в джинсах и кроссовках, притаившемся в кабинке чужого позолоченного туалета…

* * *

Страх ворвался в душу вместе со звуками тревожной суеты – совсем рядом гремели чужие шаги и хлопали дверцы кабинок. Никита осторожно выглянул из своего укрытия, и его чуть не сбил с ног стремительный Циммершлюз. За его спиной маячили те самые техники в черном, которые монтировали аппаратуру.

– Ты что, рехнулся?! – без особой, впрочем, паники набросился на него коварный еврей. – Сейчас твой выход! В смысле – номер… Побежали!

И он, не давая Никите и рта раскрыть, выволок его из туалета и потащил по лестнице. Зловещие техники двигались следом, растянувшись цепью.

– Там такие дела!.. С ума сойти… – доверительно зашептал Циммершлюз на ходу. – Прямо греческая трагедия! Дочка с папой, оказывается, в ссоре, он сквозь землю провалиться готов, поздравление из Кремля зачитать не могут, гости сидят, как обосранные… Короче, мероприятие на грани срыва… Так что ты уж давай вполсилы, ладно, а то совсем добьешь старого пердуна, я твои куплеты слышал, знаю, о чем говорю…

Опомнился Никита, уже стоя за клавишами. В лицо дул теплый ветер. Бледная, как смерть, Полина испуганно схватила Циммершлюза за рукав.

От неловкости происходящего все застыли, и от этого лужайка казалась нарисованной на огромном холсте картиной. Никита скользнул по ней взглядом, заметил посеревшее лицо хозяина дома, ссутулившегося под сводами фанерной арки, нашел глазами фигуру Светланы, стоявшей в толпе гостей рядом с женихом – высоким невыразительным парнем… Это была она, Никита не сомневался – светлое платье, накинутая на плечи шубка, простое, не особенно красивое лицо…

Она смотрела в землю, словно в упрямой детской обиде отказываясь поднять глаза. Весь остальной мир уставился на Никиту, явно ожидая чего-то именно от него. И на миг раньше, чем он понял, что совершенно не боится, пальцы сами легли на клавиши…

Какая-то маленькая, самая ненужная и случайная часть Никиты была свободна от музыки и могла наблюдать за происходящим. Он видел окаменевшие фигуры и лица гостей за ближними столиками (дальние лишь маячили на горизонте золотисто-белыми прямоугольниками), застывших с подносами в руках официантов в нелепых париках, даже заметил, что люди в черном тоже перестали окидывать местность цепкими взглядами и на их бугристых лицах очень медленно и неохотно стали проявляться человеческие черты.

Замерло все. Даже лучи прожекторов перестали описывать голливудские круги и разноцветными кляксами замерли на черном небе. Жили лишь свечи, но при этом казалось, что огни живого языка тоже движутся под музыку.

И вдруг на самой пронзительной ноте (выпуская ее в мир, даже Никита на миг прикрыл глаза, такой она была болючей) что-то случилось.

Замерший мир треснул, как стекло. Невеста Светлана сорвалась с места и, расталкивая гостей, бросилась к белеющей в ночи золотисто-бумажной арке. Коротенькая шубка слетела с нее сразу, а когда она вырвалась из душной толпы, трава сорвала с нее и светлые, не по погоде, туфли. Так она и летела по темно-изумрудному ковру ночи – белым босоногим пятнышком, растрепанным и юным. Такой и бросилась на шею человеку с угрюмо-солидным лицом – своему папке, всемогущему и беспомощному, миллиардеру, растерянно застывшему в лучах прожекторов…

Надо думать, именно произошедшее привело в себя заслушавшихся пиротехников, потому что в небо взмыли сотни радостных бомб, которые начали с грохотом разрываться, превращаясь в разноцветные букеты и сползающее к земле расплавленное золото.

Никита просто убрал руки с клавиш – все равно музыку уже никто бы не услышал. Он вдруг почувствовал, что все-таки устал – пальцы мелко дрожали, а по телу разливалась равнодушная пустота. И еще он потрясенно понял, что ему, как ни странно, нравится играть свою музыку чужим людям. Ощущение было неожиданным и странным, но очень приятным.