Музыка для богатых

К хорошему привыкаешь быстро. А у Никиты, как ни крути, в последнее время все было хорошо. Если за первые две недели ему пришлось играть лишь дважды – на дне рождения одного министра и по случаю освобождения из тюрьмы худого человека с волевым лицом, который отсидел 12 лет, но украденные миллионы так и не отдал, – то теперь расписание «концертов», как торжественно и чуть издевательски называл их Циммершлюз, постоянно висело, придавленное сувенирным магнитом, на металлическом боку холодильника в огромной кухне-гостиной под стеклянным куполом и то и дело пополнялось новыми записями, сделанными четким, как у бухгалтера, почерком «продюсера».

С того дня, как Марик подобрал его, продрогшего, злобного и прококаиненного, на осенней улице, прошло три месяца, но Никите казалось – два года, не меньше, столько всего успело произойти.

Совсем недавние страхи и сомнения куда-то попросту исчезли. Сами собой. Никита привычно просыпался в огромной квартире, обязательно простаивал несколько минут у панорамного окна – Москва далеко внизу теперь была зимней, заснеженной и оттого невыразимо прекрасной, – затем бежал купаться в бассейн, с которым Харалдай постоянно творил разные чудеса («…Вода – штука волшебна… – скромно потупясь, говорил он. – Там и робыть ничего особенного не треба…»), накинув халат, пил заваренный растрепанной Шон чай и готовился к новому дню.

Выступления давались ему все легче – сказался опыт гастрольных поездок с Бакланом. Теперь Никита, кладя пальцы на клавиши, уже не думал о тех, для кого играл, а привычно писал свое собственное письмо миру, как всегда делал раньше. Но толпа все равно каждый раз восторженно цепенела, и ощущение собственной власти – мимолетной, фантомной и даже частично подневольной – оказалось неожиданно приятным.

Кроме того, Марик относился к своим продюсерским обязанностям добросовестно и даже с энтузиазмом. Однажды в пентхаусе появились невероятно энергичная женщина-журналист и огромный очкастый фотограф с печатью усталого презрения на лице. Никита отвечал на вопросы сбивчиво и тупо, то и дело мучительно краснея, а фотографа и вовсе боялся, но через три недели в очень модном «глянце» появилась статья «Музыка для богатых», в которой все было очень даже красиво и гладко.

– Молодцы. Могут, продажные твари, когда захотят, – удовлетворенно улыбнулся Циммершлюз, прочитав статью. – Все, как я заказывал, – модно, в меру эпатажно, и – ни слова так называемой правды…

Потом было еще несколько заметок и даже съемка на телевидении, в программе самой Нюши Барчук. Нюшу Никита боялся до икоты. Но известная ведущая, которую он знал по снимкам в Интернете, где она обязательно либо показывала всем голую грудь, либо стояла раком, оказалась на удивление милой и дружелюбной девушкой. Когда она через полтора месяца бросилась с моста (ходили слухи, что ее убили), Никита искренне расстроился и даже, сидя за «Ямахой» у окна гостиной, выпустил в мир пронзительную мелодию, надеясь, что Нюшина душа, пролетая над безжалостной Москвой, услышит ее и улыбнется…

Наверное, следует сказать несколько слов о деньгах. Они появились у Никиты слишком быстро и в слишком большом количестве, чтобы он успел почувствовать что-нибудь, похожее на радость. Стянутые бумажными банковскими ленточками пачки долларов в беспорядке валялись на мраморном подоконнике, пока Шон во время очередной уборки не сложила их в несколько ровных стопок. За все время Никита разорвал ленту лишь на одной пачке. Зато часто, сидя перед окном в наушниках и перебирая клавиши, говорил бабушке, как бы он хотел купить ей что-нибудь по-настоящему дорогое и хорошее. Бабушка была рядом. Ее улыбка говорила, что ей конечно же ничего такого не нужно. И Никита грустил, вдруг осознав, что самое страшное сиротство – это не тогда, когда тебя не балуют, а тогда, когда ты сам уже не сможешь купить секунду радости тому, кого любишь…

«Бентли» сиротливо зимовал во дворе, покрытый тяжелой шапкой снега. Никита катался на нем лишь три раза, да и то потому, что его заставил Циммершлюз. Машина, конечно, была роскошной. Правда, неимоверно ревела при разгоне, но рев был не надрывным, а мягким и богатым и дарил ощущение уверенного могущества, которого Никите никогда прежде не приходилось испытывать.

Как и того, что принято называть известностью. А после телеинтервью с Барчук на него то и дело оглядывались на улице. Конечно, к нему не бросалась с визгом толпа фанатов, как к какому-нибудь Киркорову или Боре Моисееву. Скорее всего, люди просто понимали, что где-то видели его лицо, и начинали вспоминать, где именно и по какому поводу. Но все же один раз, когда он подошел к «бентли», три румяные от мороза студенточки попросили у него автограф. С Никитой это случилось впервые в жизни, и он в радостном смущении долго копался в карманах в поисках ручки, прежде чем вспомнил, что ее у него не было…

Многое он узнал и о соседях по пентхаусу.