Музыка для богатых

– Да, старый колдун Джошуа Манипенни существует. И сегодня я разговаривал с ним. И хотел убить. Но конечно же не убил, потому что он бессмертен… Он бродит по земле множество лет, и почти все, что говорила о нем Шон, – правда. Вернее – тысячная, миллионная ее часть…

Никто ничего не сказал. Никто не пошевелился. Только Шон теперь смотрела не на пламя свечи, как все, а прямо на Марика, и в ее золотистых глазах подрагивали искры. Накрытое простыней мертвое тело казалось мраморной плитой с высеченным скульптурным наброском.

– Я мог бы говорить о нем часами и все равно не рассказал бы и малой части его страшной истории. Да это и ни к чему… Да, сам он называет себя богом денег, но он не Бог, а старый шелудивый бес, всегда бредущий по темной стороне улицы. В каком бы городе какого полушария эта улица не находилась… «Хочешь денежку?..» – эта фраза звучала на всех языках мира… И во все времена…

Шон вдруг часто и глубоко задышала, и Никита подумал, что она сейчас упадет в обморок. Марик заговорил громче и злее:

– Никита, помнишь, ты спросил, что дает старик Копейкин тем, кого выбирает?.. Шон тогда ответила: монетку. Это и так, и не так… В старину это была монетка со впаянным железным штырем. Вроде тупого гвоздя с копейкой вместо шляпки… Сейчас технологии изменились, но суть осталась прежней…

– А можно короче? – зло спросил Витек, с опаской поглядывающий на странно вздрагивающую Шон.

– Да… Короче… Конечно… – согласился Циммершлюз. – Так вот. Взявший монетку старого Манипенни становится не хозяином, а рабом денег. Он просыпается с мыслью о них и с ней же засыпает. Он не радуется ни червонцу, ни миллиону, не покупает цветов и украшений, не читает книги, не слышит музыки, никого не любит и не рожает детей. Он проклят, и исцелить его не в силах никто – этому колдовству слишком много веков… Каждый, повторяю, – каждый, попавший в сети старика, мечтает исцелиться – хоть на день, хоть на миг. Чтобы почувствовать то, что дано всем остальным людям, – свободу, любовь, радость… Вот тут-то и появляется монетка, та самая «копеечка»… Раньше несчастные раскаливали ее на огне, сейчас, говорят, она работает автономно, как простая зажигалка…

И Марик рывком сдернул с мертвого тела простыню. Пахнуло трупной сладостью и формалином. А через несколько секунд привыкшие глаза уже различали на неестественно бледном теле покойника – полного мужчины лет сорока – множество идеально круглых черных точек. Особенно много их было в нижней части груди и выше запястья. Но отдельные виднелись на животе, коленях и даже в паху.

«Крапленые…» – поежившись, вспомнил Никита.

Марик снова заговорил:

– Каждый раз, когда хотелось забыть о деньгах, хотя бы для того, чтобы насладиться уже созданным богатством, этот человек жег свою плоть. Мука была нестерпимой и гнала его дальше… Радоваться деньгам могут все. Кроме них, сказавших старому Копейкину: «хочу»… Сама его монетка не дает денег, она нужна для другого. Чтобы, впиваясь в тело, помочь человеку преодолеть сомнения, когда нужно убить слепого нищего и забрать мелочь из его шляпы. Или выбросить друга-совладельца в окно небоскреба… Или, не знаю… похитить ребенка, требуя у родителей миллионный выкуп. Или просто, когда появляются мысли: все, хватит, устал… – Марик медленно провел ладонью по щетинистой щеке. – Богачи старика Копейкина во все века были самыми бедными людьми мира… Так выглядит твоя мечта, Шон, девочка…

Англичанка с хриплым всхлипом отшатнулась, задела что-то в темноте – раздался пронзительный металлический звон – и бросилась в темноту…

– Шур!.. Да постой ты!.. – Витек, уронив свечу, бросился за ней.

– Лив ми элоун! – надрывно заорала где-то в коридоре Шон. – Мазерфакерз! Ай вона дай!.. Лет ми дай!.. Бэккер оф!..

В сочетании русского бабьего воя с идеальным английским звучанием слышалось что-то особенно надрывное и безысходное.

Зато лысый хозяин морга выглядел радостно-взволнованным.

– Поразительно, – выдохнул он, сглатывая слюну, и посмотрел на Марика. – А… извините, конечно… Марк, откуда вы это знаете?..

– Так, жизненный опыт… – легкомысленно ответил Циммершлюз и прикрыл ладонью умирающий огонек свечи. – Пойдемте, а то как бы сладкая парочка не заблудилась. У вас же тут – просторы…

* * *

Следующие две недели были тоскливыми.

Шон бродила по пентхаусу молчаливая и бледная, как школьница после аборта. А если что-то и говорила, то тихо, без прежнего матерного напора, и все чаще, забываясь, вставляла в разговор английские выражения.

Витек допоздна пропадал на работе. А может, на своих национал-патриотических семинарах. С Шон он держался мягко и заботливо, как встревоженный брат.